Всю эту неделю отец был невыносим, переходя от нежности к угрожающему тону, пугавшему Несси до ужаса. Но она все покорно переносила, утешаясь сознанием, что ее тактика гораздо умнее, гораздо тоньше, чем его шумное хвастовство и угрозы. Несси верила, что стипендию отдадут ей, и эту неделю после экзамена ее уверенность росла с каждым днем; Не может быть, чтобы все ее труды, вынужденная зубрежка, все эти долгие часы терпеливого сидения в холодной гостиной остались невознагражденными. Несмотря на то чувство недовольства своей работой, с которым она вышла из университета после экзамена, уверенность к ней возвратилась, она считала, что стипендия уже, как выражался отец, у нее в кармане. Но все же оставалась еще возможность, слабая и нелогичная возможность провала. Это было немыслимо, невозможно, но на всякий случай Несси с инстинктивной хитростью приняла предосторожности. Оба — и отец и Мэри — были уверены, что результат экзаменов будет объявлен не раньше чем через неделю. Так она сказала им, и они ей поверили. Но она-то знала отлично, что извещение придет сегодня утром. Его она ожидала сейчас, потому что утреннюю почту из Глазго приносили всегда в одиннадцать часов, а в университете ей сказали, что о результатах испытаний каждому из экзаменовавшихся будет отправлено почтой извещение в пятницу вечером. Несси хитро усмехнулась при мысли о том, как ловко она всех обманула. Это была блестящая идея и смелая — вроде того неожиданного письма к Мэри, — и она ее сумела осуществить! Отец так подгонял, так угнетал ее подготовкой к этому экзамену, что ей нужно было теперь выиграть время, свободно вздохнуть, подумать обо всем на досуге. И вот ей это удалось. У нее будет впереди целая неделя, раньше чем он грозно потребует доказательств ее успеха, да, целая неделя на то, чтобы поразмыслить и придумать, как ей спастись от кары в случае провала. Но она, конечно, не провалилась, она победила, и ей, наверное, не придется употребить каждую минуту в этой драгоценной неделе на придумывание предосторожностей против гнева отца. Вся неделя будет для нее неделей тайной радости, она будет хранить свой секрет до тех пор, пока, наконец, не выдержав, неожиданно с торжеством прокричит его в ошеломленные уши отца и Мэри. Они ничего не будут знать, пока она, Несси, им не скажет. Никто не узнает, даже Мэри, которая так добра к ней, так любит ее. Пожалуй, Мэри следовало бы рассказать. Нет, это испортило бы всю затею. Когда придет время, Мэри узнает первая, а пока надо все хранить в тайне. Ни один человек не должен смотреть из-за ее плеча, когда она будет открывать извещение, она хочет в эту минуту быть одна, укрытая от взглядов, которые могут заметить, как дрожат ее руки, как сверкают глаза.

Глядя в окно, она вдруг встрепенулась, различив в конце улицы фигуру человека в синем — почтальона, который, обходя дома в обычном порядке, мог дойти до их дома не раньше, чем через полчаса. Через полчаса она получит письмо, и, значит, надо, чтобы она была одна, чтобы ей никто не помешал. С трудом оторвала она глаза от фигуры вдали, невольно, почти машинально повернулась и пошла к дверям. Лицо ее изменило выражение, стало непроницаемым, потом медленно нахмурилось. Эта напускная мрачность еще усилилась, когда она вошла в кухню и, подойдя к Мэри, сказала устало, сжимая лоб рукой:

— Опять у меня эта головная боль, Мэри! И сегодня хуже, чем всегда.

Мэри с состраданием посмотрела на сестру.

— Бедняжечка ты моя, как мне тебя жалко! А я уже думала, что ты избавилась от нее навсегда.

— Нет, нет! Она опять вернулась. Мне так больно. Дай мне поскорее порошок!

Из-под руки, которой она заслонила глаза, Несси наблюдала, как Мэри подошла к белой коробочке, всегда стоявшей на камине, как она открыла ее и, увидев, что коробка пуста, соболезнующе воскликнула:

— Ох, ни одного порошка не осталось! Какая досада! А я была уверена, что есть еще один или два.

— Ни одного? Но это ужасно! Я не могу обойтись без них. Голова у меня готова треснуть от боли. Мне нужно сейчас же принять порошок!

Мэри озабоченно посмотрела на опущенную голову сестры и сказала:

— Чем же тебе помочь? Хочешь компресс из холодной воды с уксусом?

— Я же тебе говорила, что он мне не помогает, — сердито настаивала Несси. — Тебе придется сходить за порошками. Иди сию же минуту.

Лицо Мэри выразило смутное подозрение, и она сказала, помолчав:

— Я сейчас не могу уйти из дому, дорогая. Мне надо готовить обед. Приляг, я тебе потру лоб.

— Ступай за порошками! — закричала Несси. — Неужели ты не можешь сделать для меня такой пустяк, а еще твердишь всегда, что на все для меня готова! Боль не пройдет, пока я не приму порошка, ты же знаешь, что только это мне помогает!

После минутного колебания, во время которого она огорченно глядела на Несси, Мэри медленно взялась за тесемки своего фартука и еще медленнее развязала их.

— Ну, хорошо, дорогая, я не могу видеть, как ты мучаешься. Схожу и попрошу, чтобы их сразу при мне приготовили.

И, уже выходя, прибавила успокоительно:

— Я в одну минуту слетаю. Полежи, пока я вернусь.

Несси послушно легла на диван, говоря себе с внутренним удовлетворением, что эта «минута» продолжится целый час и она успеет получить письмо и прийти в себя, раньше чем Мэри доберется до города, дождется, пока в аптеке приготовят лекарство, и вернется домой. Услышав, как за сестрой захлопнулась наружная дверь, она слабо усмехнулась. Эта улыбка опять разбила сдержанность, лицо ее опять приняло хитрое выражение, она, вскочив, помчалась в гостиную.

Да, вот Мэри идет по дороге, спешит, бедненькая, за порошками, не зная, что в доме имеется еще целых два, спрятанных ею, Несси, в ящик комода. Вот она проходит мимо почтальона, не заметив, что он направляется к ней. А между тем у него сегодня есть в сумке кое-что такое, что принесет Несси больше облегчения, чем все порошки, которые может прописать Лори. Как он ползет! Это Дэн, старший из двух почтальонов, разносящих почту в их участке. Тот самый, который бывало приносил письма от Мэта и вручал их с многозначительной миной, восклицая:

— Судя по виду, что-то важное!

Но ни одно письмо от Мэта не было так важно, как то, которого она ожидает! Почему же Дэн не торопится? Стоя у окна, она смутно почувствовала, что уже стояла раз в таком же вот волнении и ожидании у этого самого окна в гостиной. И без всякого усилия памяти сразу припомнила, что это было в день, когда мама получила телеграмму, так ее расстроившую.

Вспомнила, с каким трепетом радостного возбуждения держала она в руках оранжевую бумажку и как ловко она потом маневрировала, чтобы убедиться, что бабушка ничего не заметила. Теперь она не боялась бабушки, уже полуслепой, почти совершенно глухой и выходившей из своей комнаты, только когда, ее звали обедать или ужинать.

Дэн подходил все ближе, неторопливо переходя то на одну сторону улицы, то на другую, прихрамывая, как будто у него были мозоли на всех пальцах, и неся свою тяжелую сумку на согнутой спине, как носильщик. Как он ползет! Но странное дело — сейчас Несси уже не так страстно хотелось, чтобы он поторопился, наоборот, она хотела бы, чтобы он оставил ее письмо напоследок. Сегодня, кажется, все решительно на их улице получали письма, и все, как ей и хотелось, раньше, чем она. Интересно, получил ли уже извещение Джон Грирсон! Вот будет ему удовольствие! Она бы дорого дала, чтобы увидеть его вытянутую физиономию, когда он вскроет конверт! А ей что-то сейчас уже совсем не хочется получить письмо! Она и так знает очень хорошо, что стипендия досталась ей. И не стоит возиться, вскрывая конверт, чтобы в этом убедиться. Некоторые конверты так трудно вскрывать!