Убедившись, что с этой стороны все в порядке, Цезарь приступил к отправлению неотложных губернаторских дел. И специально посетил свою колонию в Новом Коме, чтобы прилюдно и с извинениями выплатить денежную компенсацию человеку, выпоротому Марком Марцеллом два года назад. Потом он навестил колонию Мария в Эпоредии и заглянул в процветающую Кремону. У него родилась мысль проехаться вообще вдоль подножия Альп и самому сообщить тамошним жителям о предстоящей гражданской реформе. Ход, весьма перспективный для пополнения клиентуры. Но тут из Плаценции прибыл курьер. Гай Требоний требовал, чтобы Цезарь вернулся.

— Неприятности, — коротко сообщил он при встрече.

— Какие?

— Девятый легион недоволен.

Впервые за все годы совместной службы Требоний увидел Цезаря ошеломленным, не находящим слов от потрясения.

— Этого не может быть, — медленно проговорил он. — Только не мои мальчики.

— Боюсь, что может.

— Но… почему?

— Лучше ты сам выслушай их. К вечеру они пришлют делегатов.

Делегацию центурионов девятого возглавлял старший центурион шестой когорты, некий Квинт Карфулен. «Пиценец, в отличие от прочих. И наверное, клиент Помпея», — подумал Цезарь, но не повел и бровью.

Он принял прибывших в полном парадном облачении, сидя в курульном кресле с дубовым венком на голове — в напоминание о том, что он тоже не раз бился бок о бок с солдатами первых рядов. И как только мог позабыть об этом девятый?

— Ну, в чем дело? — спросил он.

— Нам надоело, — сказал Карфулен.

Цезарь смотрел не на него, а на pilus prior центуриона Луция Апония и primipilus центуриона Секстия Клоатия. Это были хорошие командиры и лихие рубаки, но сейчас они мялись, отводили глаза. Резкий контраст с нагловатостью сорокалетнего Карфулена. Странно, подумал Цезарь, впервые столкнувшись с такой ситуацией. С иерархией у них что-то неладно. Квинт Карфулен, несомненно, старше Клоатия и Апония, но только по возрасту, а не по рангу, однако, похоже, обладает гораздо большим влиянием в легионе. И куда только смотрит Сульпиций Руф?

Цезарь сидел в курульном кресле с неподвижным лицом и холодным взглядом, но внутри его кипела какая-то адская смесь горя, ярости и неверия. Нет, это невероятно, чудовищно, невозможно, чтобы кто-то из его славных парней вдруг разорвал все связи с ним и замыслил предательство. Это совсем не пустяк — обнаружить такое. В любой армии — пусть, но не в его. Это не просто маленькая неприятность, шероховатость — это обвал, падение в пропасть. У него вдруг возникло желание железной рукой повернуть процесс вспять. Снова сделать девятый своим легионом, а Карфулена и любого, кто с ним, стереть в порошок. В полном смысле. Уничтожить.

— Чем вы недовольны, Карфулен? — спросил он.

— Этой войной. Или лучше сказать, этой не-войной. Никаких сражений, приносящих хотя бы денарий. Я хочу сказать, что в этом заключается смысл солдатской службы. В сражениях. И в наградах, в трофеях. Но до сих пор мы только и делаем, что маршируем, выбиваясь из сил, а потом мерзнем в мокрых палатках и подтягиваем пояса.

— В Длинноволосой Галлии вы делали то же самое. И много лет.

— В том-то все и дело. Мы там хорошо потрудились. Но та война кончилась. Прошло почти два года. А где же триумф? Когда мы будем участвовать в твоем триумфе? Когда нас распустят с туго набитыми кошельками и в придачу выделят небольшой участок хорошей земли?

— Я дал вам слово, что все так и будет. Вы сомневаетесь в моем слове?

Карфулен глубоко вдохнул. Он говорил агрессивно, но держался настороже и был не совсем уверен в себе.

— Да, сомневаемся, генерал.

— По каким же причинам?

— Мы думаем, что ты хочешь обвести нас вокруг пальца. Мы думаем, что ты пытаешься увильнуть от выдачи нам нашей доли. Что ты собираешься увести нас на другой край света, чтобы там и оставить. Эта гражданская война — фарс. Мы не верим, что это настоящая война.

Цезарь вытянул ноги и с равнодушным видом оглядел ступни. Потом поднял голову и в упор посмотрел на Карфулена, тут же съежившегося под его взглядом, на Клоатия, явно мучившегося своей странной ролью, и на Апония, явно желавшего очутиться где-нибудь в другом месте, а затем так же медленно, пристально оглядел остальных.

— А как вы поступите, если я скажу, что через несколько дней вам предстоит марш в Брундизий?

— Очень просто, — сказал Карфулен, вновь обретая уверенность. — Мы никуда не пойдем. Девятый не тронется с места. Мы хотим, чтобы нас распустили. Прямо здесь, в Плаценции, заплатив нам, что положено, и наделив землей близ Вероны. Но сам я хочу, чтобы мне дали землю в Пицене.

— Благодарю, что уделили мне время, Карфулен, Клоатий, Апоний, Мунаций, Консидий, Апиций, Скаптий, Веттий, Минуций, Пусион, — сказал Цезарь, демонстрируя свою феноменальную память. Он не поднялся на ноги, а лишь кивнул: — Вы свободны.

Требоний и Сульпиций, свидетели этого необычного разговора, стояли, не зная, что сказать, и чувствуя приближение жуткого шторма, но даже не пробуя угадать, какую форму он примет. Полный самоконтроль и отсутствие каких-либо эмоций предвещало нечто совсем уж ужасное. Цезарь бывал сердитым, это правда. Но сейчас к его гневу добавилось потрясение. Переживание, какого он не испытывал никогда. Как он с этим справится? Что предпримет?

— Требоний, собери завтра утром девятый. На плацу. И призови туда по первой когорте от остальных легионов, — сказал ровным тоном Цезарь. — Руф, с этим легионом что-то творится, раз уж два его старших центуриона подпали под влияние человека низшего ранга. Возьми наиболее толковых трибунов и вместе с ними прикинь, кому в девятом можно препоручить обязанности pilus prior и primipilus. Клоатий и Апоний дискредитировали себя.

— Гай, — сказал Требоний, — легатам из других легионов тоже надо бы приглядеться к своим парням. Поискать подстрекателей, особенно трущихся возле старших чинов. Я настаиваю на проверке всей армии.

На рассвете пять тысяч с лишним солдат девятого легиона были построены на плацу, к ним присоединились первые когорты семи других легионов, то есть еще четыре тысячи двести солдат. Четко довести свои мысли до каждого из десятитысячной массы людей было для Цезаря совсем нетрудно. Он разработал специальную схему еще в Дальней Испании лет тринадцать назад. Смышленых писарей с громкими голосами расставляли на некотором расстоянии друг от друга в солдатских рядах. Первые писари, стоявшие близко от Цезаря, повторяли за ним его фразы с отставанием всего слова в три. Следующие повторяли то, что услышали, и таким образом сказанное катилось через толпу. Мало какому оратору удалось бы не сбиться в таких обстоятельствах. Громкие повторения усиливались, сливались, не давали сосредоточиться, но Цезарь не испытывал затруднений.

Девятый легион был насторожен, но полон решимости. Цезарь, поднявшись на возвышение, всмотрелся в лица собравшихся и отвлеченно порадовался тому, что его взору доступно каждое из них, даже в задних рядах. Его глаза, слава богам, все еще были зорки. Неожиданно для себя он подумал: а как там со зрением у Помпея? Сулла постепенно стал видеть все хуже и хуже и очень переживал из-за этого. Зрение обычно портится уже в среднем возрасте, и пример тому — Цицерон.