Цепочка высвободилась. Кит, смущенный, быстро отдернул руки.

– Почему? – спросил он. – Я что-то не то сделал?

– Ни в коем случае. – На мгновение она взглянула на него задумчивыми мудрыми глазами; в Ливви было какое-то мягкое счастье, притягивавшее Кита, но не в романтическом смысле. Она была права, и он это знал. – Все отлично. Тай даже говорит, что после того, как все это закончится, нам стоит стать парабатаями, – она сияла. – Надеюсь, ты придешь на церемонию. И ты же всегда будешь моим другом, правильно?

– Конечно, – сказал он, и только позже остановился и задумался, что она сказала «моим другом» – не «нашим другом», ее и Тая. А пока он просто почувствовал облегчение, что ее решение не ранило его и не уязвило. Он испытывал приятное удовлетворение, что скоро покончит с этим заседанием Совета и отправится домой – обратно в Лос-Анджелес, где сможет начать тренировки, а близнецы помогут ему с самым трудным. – Друзья навек.

Входя в библиотеку, Джулиан почувствовал, как живот свело от дурного предчувствия. Он ожидал, что Аннабель исчезнет или будет летать вокруг стопок книг, как длинноволосое привидение из ужастика. Он однажды видел фильм ужасов, в котором призрак девочки выползал из колодца, а бледное лицо было занавешено густыми влажными, темными волосами. От воспоминаний об этом его даже сейчас потряхивало.

Библиотека была хорошо освещена рядами длинных зеленых настольных ламп. Аннабель восседала за самым длинным столом, сцепив руки на коленях; перед ней на столе лежала Черная книга. Длинные темные волосы наполовину скрывали ее лицо, но они не были мокрыми и ничего жуткого в ней не было. Она выглядела… обычно.

Джулиан сел напротив. Магнус, судя по всему, принес ей что-то из кладовки переодеться: на Аннабель было очень простое синее платье, чуть коротковатое в рукавах. Джулс догадался, что, когда она умерла, ей было около девятнадцати, может, двадцати.

– Ты здорово нас подловила, – заметил он, – с запиской в церкви. И с демоном.

– Я не ожидала, что вы сожжете церковь. – В ее голосе вновь проступил всё тот же акцент, странное, давным-давно устаревшее произношение. – Вы меня удивили.

– А ты удивила меня тем, что пришла сюда, – сказал Джулиан, – и сказала, что будешь говорить только со мной. Я думал, что не нравлюсь тебе.

– Вот почему я пришла. – Она вынула из книги сложенный листок и подала ему. Пальцы у нее были длинные, а суставы странно деформированы. Джулиан понял, что видит свидетельство того, что пальцы ей ломали, причем не раз. Чувствуя легкую тошноту, он взял письмо и открыл его.

Тут Джулиану пришлось прерваться. Глаза щипало. Ему хотелось опустить голову на стол и заплакать немужественными, недостойными слезами – о мальчике, которым он был, испуганном, дрожащем от ужаса, о двенадцатилетнем, который смотрел на младших братьев и сестер и думал: теперь они мои.

Слезами о них, об их вере в него, в то, что его любовь безусловна, что ему не нужно говорить, что его тоже любят, потому что, конечно же, любят. Тай думал о нем вот так – и полагал, что это очевидно. Но Джулиан даже не догадывался.

Он заставил себя сдержаться, сохранить бесстрастное выражение лица. Он положил письмо на стол, чтобы было не так заметно, что у него трясутся руки. Осталось совсем немного.

– Откуда он знает, что со мной случилось? – В голосе Аннабель не было злости, только любопытство. – Что со мной сделали Инквизитор и остальные?

Джулиан встал ноги и подошел к книжному шкафу, на котором лежал кристалл алетейи. Потом вернулся к столу и подал кристалл Аннабель.

– В Блэкторн-Холле Тай нашел вот это, – сказал он. – Это чьи-то воспоминания о твоем… процессе… в покоях Совета.

Аннабель поднесла кристалл к глазам. Джулиан никогда прежде не видел лицо человека, который смотрит в кристалл алетейи. Ее глаза расширились и двигались из стороны в сторону, сдедя за тем, что показывал кристалл. Ее щеки залила краска, губы задрожали. Рука у нее затряслась. Она отшвырнула кристалл, он ударился о стол, оставив на дереве вмятину, но не разбился.

– О боже, неужели не будет мне милости? – произнесла она глухим голосом. – Неужели никогда не будет ни милости, ни прощения?

– Не будет, пока есть несправедливость. – Сердце Джулиана отчаянно колотилось, но он знал, что снаружи его волнения не видно. – Пока они не искупят перед тобой то, что сделали, тебе всегда будет больно.

Она подняла на него глаза.

– Что ты имеешь в виду?

– Вернись со мной в Идрис, – сказал Джулиан. – Дай показания перед Советом. А я прослежу, чтобы ты добилась справедливости.

Она побледнела и слегка пошатнулась. Джулиан привстал со стула. Он потянулся к ней и замер – может быть, она не хотела бы, чтобы до нее дотрагивались.

И какая-то его часть не хотела до нее дотрагиваться. Он видел ее скелет, который не рассыпался только благодаря хрупкой паутине пожелтевшей кожи и сухожилий. Теперь она выглядела живой, настоящей, но он никак не мог отделаться от чувства, что его рука пройдет сквозь кожу и коснется крошащихся костей.