М а р и я. Доброе утро.

П т и ц а. Директор просил узнать, ты причесалась?

М а р и я. Я причесалась и даже собрала волосы в узел.

П т и ц а. Директор спрашивал…

С е в а с т и ц а. Она умылась по пояс, холодной водой с мылом, я поливала ей из кувшина и вымыла ей ноги.

М а р и я. На полу у меня настоящий потоп.

П т и ц а. Ерунда — я вытру.

М а р и я. Спасибо.

С е в а с т и ц а. Директор говорил еще что-нибудь?

П т и ц а. Чтоб Мария держалась достойно и что он не виноват.

Появляется  М а л ы ш  с газетой в руках.

М а р и я. У меня во рту привкус железа, и в ушах звенит.

М а л ы ш. Это страх. Ты боишься смерти.

М а р и я. Я ничего не боюсь, просто меня мутит.

М а л ы ш. Это страх — его ощущаешь нутром. Прочти сегодняшнюю газету.

М а р и я. Там напечатаны твои стихи?

М а л ы ш. Зачем ты меня оскорбляешь?

М а р и я. У меня болят глаза и ломит поясницу.

С е в а с т и ц а. Я знаю заговор, доченька.

М а л ы ш. Это называется страхом. Почитай газету. Ведь любопытно знать, что пишут газеты в последний день твоей жизни. Я даю тебе эту возможность, почему бы тебе ею не воспользоваться.

Слышны пять выстрелов.

М а р и я. Что это?

М а л ы ш. Дезертира казнили. Теперь очередь одного типа, который изнасиловал и зарезал пятерых девочек, а потом — твоя. Почитай газету.

М а р и я (Севастице). Меня ноги не держат, я задыхаюсь.

С е в а с т и ц а. Сейчас я помогу тебе. Я знаю заговор…

М а л ы ш. Пожалуй, я сам почитаю тебе газету, здесь есть кое-что интересное… Так, передовицу пропустим, вести с фронта… Да, кстати, знаешь, что идет сегодня в кино… В «Одеоне» — «Стан и Бран — студенты из Оксфорда»; в «Капитоле» — «Обвиняемый и ангорские кролики». В «Центральном» — «Тебе было семнадцать лет, Фанни», в «Скале» — «Двенадцать яростных коней», в «Эксцельсиоре»…

Снова доносятся пять выстрелов — и потому не слышно, что за фильм он назвал.

В «Савойе» — «Цирк Глобус».

Входит  И р о с.

И р о с. Восемь часов двадцать минут.

М а р и я. Мне хочется пить… (Она почти теряет сознание.)

М а л ы ш. Коротко о мире — вот что такое газета. (Читает.) «Убиты тринадцать испанских студентов. Английская военная делегация была принята министром обороны Франции. Зарегистрировано новое падение акций в Токио… Министр иностранных дел Бразилии возвратился из поездки в Аргентину…». Как видишь, ничего нового, министры путешествуют, идет война, по-прежнему происходят крушения на железной дороге, меняется только репертуар кинотеатров.

И р о с. Восемь часов двадцать пять минут.

М а р и я. Чистого на этих свиньях только одежда.

Севастица и Птица поддерживают ее за плечи. Приближаются  С т а м б у л и у, Б е р ч а н у, Д а в и д  и  М у ш а т.

П т и ц а. Возьми себя в руки — начальство идет!

Б е р ч а н у. Что случилось?

М а л ы ш (шепотом). Страх, посмотрите, как выглядит страх. (Марии.) Прочти это объявление. (Читает, показывая ей газету.) «Сегодня в восемь часов тридцать минут была казнена Мария Бойтош за…».

М а р и я (кричит). Замолчи. Не стыдно тебе врать? Неужели такая чушь может быть напечатана в газете? Это, конечно, твоя работа? Ты безмерно талантлив. (Взяла себя в руки, трезво.) Мой некролог — лучшее твое творение.

Б е р ч а н у. Вы не имеете права измываться над ней.

М а л ы ш. Господин Берчану (смотрит на часы), уже две минуты, как она мертва, так что ничего не может ее задеть. Прочтите газету.

Б е р ч а н у. Далеко не рыцарский поступок — показывать ей сообщение о ее смерти… Даже в шутку.

М а л ы ш. А разве есть что-нибудь рыцарское в том, что должно произойти через несколько минут?! К тому же это будет уже не шутка…

П т и ц а (Марии). Возьми сигарету?

М а р и я (берет сигарету). Спасибо.

П т и ц а. Спички…

М а р и я. Спасибо.

П т и ц а. Прости, я не могу зажечь спичку, зажги сама.

М а р и я (чиркает спичкой). Последняя сигарета. (Затягивается.)

М а л ы ш (смотрит на часы). Поторопись.

М а р и я (курит). Дайте мне поговорить с моими мертвецами — с дедушкой Александром по отцовской линии, с бабушкой Вероникой с маминой стороны. Через несколько минут я встречусь со всеми, кто умер раньше меня, они ждут меня, хмурые, облысевшие, потерявшие память. (Улыбается.) Они спросят меня, словно дети, едва научившиеся говорить, как живут их сыновья и внуки, и я расскажу им, я буду их памятью, пока мои волосы не станут травой…

М а л ы ш. Ты бредишь… (Закуривает.)

М а р и я (продолжает). …и тогда придет кто-нибудь новый и соберет нас всех вместе, как на рыночной семейной фотографии.

М а л ы ш. Этот феномен мне знаком: она бредит от страха.

М а р и я (она далеко, там, со своими близкими, словно пытается что-то разглядеть). Дети приходят туда иногда более старыми, нежели их родители. Когда придут мои внуки, они будут старше меня. Седовласые, они увидят во мне девчонку… (Затягивается и захлебывается в кашле, как школьница.) Я отправляюсь к родителям моих родителей, они забыли, когда умерли, и не знают, сколько им лет. Умерев, они перестают считать дни и если стареют после смерти, то только для нас, живых. Для нас они стареют с каждой новой смертью и мертвые продолжают стареть. Для себя они остаются такими, какими ушли, только волосы у них выпадают и зубы, и узнать их можно, если вглядеться…

М а л ы ш (Птице). Пора!

М а р и я. Кроткие… не ведающие зла: оно исчезло вместе с ними… бледные, с цветочными горшками, романтические садовники, одержимые раем. (Хохочет.)

М а л ы ш. Она смеется, обезумела от страха… Пойдем.

М а р и я. Бледные, легкие, как цветы… (Покачивается, словно в трансе.)

П т и ц а (поддерживает ее). Тебе плохо — это от сигареты. (Забирает сигарету, гасит ее.)

М а р и я (Птице). Завтра мы уже не начнем день вместе, дружок, ты не откроешь мою дверь. (Гладит его волосы.) И я не скажу тебе: «Доброе утро». Я говорю тебе сегодня и навсегда: «Доброе утро, Птица».

С е в а с т и ц а (увидев, как дрожит Мария). Тебе холодно? Ты дрожишь…

М а л ы ш. Все нормально: это не холод. Просто она не может совладать со своим телом.

С е в а с т и ц а. Не надо дрожать, Мария. Прикажи рукам своим, прикажи телу своему, ведь умели они не дрожать каждый день и каждый час, умели страдать каждую ночь…

Мария вот-вот потеряет сознание.

Мария!

М а л ы ш. Какая чушь! Держаться из последних сил за пять минут до смерти — пустое высокомерие.

С е в а с т и ц а (бьет Марию по щекам). Мария! Выпрямись. Сегодня твой последний день, останься красивой, Мария!

М а л ы ш. Она чувствует приближение смерти… Глядите, ее трясет. Смерть уже влезла в ее тело!.. Что ты чувствуешь?

М а р и я (еле слышно). У меня противно во рту, словно я наелась гнилых яблок…

М а л ы ш. Это она — старуха, это у нее противный вкус… (Остальным.) Видите? (Показывает на Марию.) Она успокаивается, привыкает?.. (кажется, что он вот-вот заплачет) она уже слушает тишину, которая ее ждет, царство тишины на краю света. Она уже на краю света…

С е в а с т и ц а (толкает его). Иди ты к черту, сука, не притворяйся, слез не лей, а то зенки вытекут.

М а л ы ш (снова подтянулся, строго). Идемте. Пора.

М а р и я