Толпа расступилась, обходя припаркованный «моррис» с обеих сторон. Некоторые дети задерживались, прижимая лицо к стеклу, всматривались в Майкла, а когда он улыбался и строил им рожи, хохотали и разбегались. Один или двое, проходя мимо, открытой ладонью хлопнули по крыше машины, но это было скорее дружеское приветствие, чем проявление враждебности, и они даже не останавливались, торопясь за молодым предводителем.

Много минут толпа шла мимо, но вот потянулись отставшие, те, что пришли позже, калеки и старики, и Майкл включил мотор и развернулся на проезжей части.

Он двигался за толпой на малой скорости, одной рукой держал руль, второй продолжал делать заметки в блокноте на коленях.

«Примерно шесть-семь тысяч – пока, но все время примыкают новые. Старик на костылях, жена его поддерживает; мальчик в короткой рубашонке, не прикрывающей попку: только научился ходить. Женщина держит на голове портативный радиоприемник; оттуда льется рок-н-ролл, и женщина танцует под музыку. Много только что из деревни, вероятно, приехали нелегально, они по-прежнему в одеялах и босые. Пение удивительно стройное. Также много хорошо одетых и наверняка образованных, некоторые в мундирах государственных служащих, почтальоны, водители автобусов, шахтеры в комбинезонах металлургических и горнодобывающих компаний. На этот раз призыв услышали все, а не только политизированное меньшинство. Почти осязаемы возбуждение и наивное ожидание. Песня меняется; запевают в голове колонны, но быстро подхватывают все. Поют печально и трагично, и совсем не обязательно понимать слова. Это погребальная песнь…»

Во главе толпы Амелия запела с такой страстью, что из ее огромных темных глаз невольно брызнули слезы и покатились по щекам:

Дорога долгая,

Наша ноша тяжела,

Сколько еще нам идти…

Веселье закончилось, тысячи глоток запели в крике боли:

Сколько нам еще страдать?

Сколько? Сколько?

Амелия крепко держала Рейли за руку и пела всем своим существом, всей душой; они свернули за последний угол. Впереди в конце длинной улицы виднелась ромбическая проволочная сетка, окружающая отделение полиции.

И тут на жесткой фарфоровой голубизне неба высокого вельда над рифлеными металлическими крышами полицейского участка появились темные точки. Вначале они казались птичьей стаей, но, приближаясь, с поразительной быстротой вырастали в размерах, молчаливой угрозой сверкая в лучах раннего утреннего солнца.

Голова колонны остановилась; те, что шли за ней, сначала нажали, потом остановились тоже. Все повернули лица вверх, к несущимся на них грозным машинам, словно раскрывшим зияющие темные пасти и распростершими крылья, мчащимся так быстро, что перегоняли свой звук.

Ведущий истребитель «Сейбр»[91]опустился еще ниже, едва не задевая крышу полицейского участка, и весь строй последовал за ним. Пение сменилось молчанием, затем раздались первые неуверенные крики ужаса. Одна за другой огромные машины проносились над головами. Казалось, они летят так низко, что до них можно дотянуться рукой, вой двигателей словно физический удар заставлял людей опуститься на колени. Некоторые садились в дорожную пыль, другие падали, прижимались к земле и закрывали головы, но им мешали окружающие, и вся колонна превратилась в смятенную борющуюся массу. Мужчины кричали, женщины вопили, дети визжали и плакали от ужаса.

Серебряные истребители поднялись в небо, резко повернули и перестроились для нового прохода; их двигатели ревели, а взрывные волны от их полета накатывались на толпу.

Рейли и Амелия были среди тех, кто устоял. Теперь Рейли крикнул:

– Не бойтесь, друзья! Они не могут причинить вам вред!

Амелия последовала его примеру и созвала своих учеников.

– Они вас не обидят, малыши. Они красивые, как птицы. Только посмотрите, как они блестят на солнце!

Дети справились с ужасом, некоторые неуверенно заулыбались.

– Вот они снова! – крикнул Рейли. – Помашите им вот так!

И он подпрыгнул и рассмеялся. Другие молодые люди стали подражать ему. Вокруг смеялись. На сей раз, когда машины пронеслись над головами, лишь несколько старух упали на дорогу и лежали, корчась в пыли; большинство людей только поморщились, съежились, а потом, когда машины пронеслись, облегченно рассмеялись.

Под руководством Рейли и его помощников толпа вновь медленно собралась и двинулась вперед, а когда машины пронеслись в третий раз, люди смотрели вверх и махали летчикам в шлемах за прозрачными колпаками кабин. На этот раз самолеты не повернули, чтобы пролететь снова. Они улетели в голубое небо, ужасный рев двигателей стих, и люди снова запели, обнимая друг друга на ходу, восславляя свою храбрость и победу.

– Сегодня вы все будете свободны! – крикнул Рейли, и те, кто его услышал, поверили ему, они оборачивались и кричали тем, кто шел за ними:

– Сегодня вы все будете свободны!

Впереди возвышались закрытые ворота полицейского участка, но люди видели за сеткой ряды полицейских. Они были в мундирах темного защитно-зеленого цвета, утреннее солнце сверкало на значках и коротких вороненых стволах оружия, которое держали в руках белые полицейские.

* * *

Лотар Деларей стоял на ступенях крыльца, ведущих в дежурное помещение, под синим фонарем с надписью на стекле «Полиция», и старался не пригибаться, когда строй реактивных истребителей пролетал над самой крышей.

Он видел, как толпа в отдалении, когда над ней пролетают самолеты, пульсирует и сокращается, точно гигантская черная амеба, но потом приобретает прежнюю форму и продолжает приближаться. Он слышал пение и даже видел лица людей в передних рядах.

Рядом с ним сержант негромко выругался:

– Клянусь Богом, вы только посмотрите на этих черных ублюдков; их, должно быть, тысячи!

И Лотар узнал в его голосе свои страх и тревогу.

То, что они видели, было повторяющимся кошмаром африкандеров на протяжении двух столетий, с тех самых пор как их предки медленно двинулись на север по прекрасным землям, населенным только дикими животными, и на берегах Грейт-Фиш-ривер неожиданно наткнулись на бесчисленные черные когорты.

Он чувствовал, как по коже, словно ядовитые насекомые, ползут нервные мурашки: его одолевали воспоминания его народа. И вот снова кучка белых за баррикадами, а вокруг черное варварское войско. Так было всегда, но ужас происходящего нисколько не ослабевал от сознания, что все это уже было. Скорее, он только усиливался, инстинкт самосохранения говорил все повелительнее.