– Юстэйсу я досталась уже без микробов, когда мне инфекция не грозила – когда я была продезинфицирована.

Продезинфицирована! От этого слова на Флер пахнуло карболкой. Но в приложении к Динни оно сверкало как новый пенс – в нем было что-то положительное, надежное и настоящее.

– Вторая любовь обычно приносит больше радости, – прибавила Динни.

Флер оставила эти слова без комментариев – у самой у нее второй никогда не было.

– Поэтому я отвечу тебе – да, я думаю об Уилфриде, – продолжала Динни, – но о Юстэйсе я думаю больше.

Поскольку в ином случае вопрос терял всякий смысл, Флер бодро сказала:

– А я о Майкле. Мы с тобой удачно вышли замуж, Динни, и разумно. К тому же за людей исключительных. Будем надеяться, что оба они скоро сделают настоящую карьеру.

Дождь прекратился так же внезапно, как начался, и только с листьев лавровых деревьев еще продолжали неслышно падать капли. Флер заплатила по счету, и они с Динни постояли немного в дверях, решая, понадобится ли им полосатый зонтик, который держал, стоя у них за спиной, прислуживавший им официант. В канавах еще журчала вода, но воздух заметно посвежел. Флер махнула, отпуская его.

– Я пойду с тобой, – сказала она. – Давно не видела Эм.

Темно-синяя блестящая дверь дома на Маунт-стрит была распахнута перед ними невозмутимым Блоуром – при исключительной высоте роста и манере держать голову откинутой назад физиономия его воспринималась как некая окаменелость.

– Миссис Дорнфорд. Миледи. Леди Монт находится наверху.

Проследовав за дворецким наверх в гостиную, где чехлы до сих пор были сняты не со всех кресел, они увидели мать Майкла – осторожно перемещаясь среди сдвинутой мебели, она была похожа на какую-то крупную болотную птицу, с крючковатым клювом, выпяченной грудью, в красивом, но мало соответствующем оперении.

– А, Флер! А Майкл знает, что Липпингхолл очутился в нейтральной зоне? Выдумки Совета. Я сказала им, что это сущая ерунда, – мы можем расквартировать десять человек, не беря никого в дом, особенно теперь, когда садовник перешел в налоговое управление. Торговцам его глухота не будет помехой. Босуэлл без Джонсона прежним уже не будет. Террасу на спуске к реке он все же утрамбует. Хорошо, если бы это была одна семья. Не забудь поговорить с Майклом. Динни, ступай наверх – при твоем весе нагрузка на щиколотки слишком велика.

* * *

В расположенной на первом этаже столовой Уинифрид – не менее изысканной, чем гостиная, хотя, на глаз пуриста, несмотря на все инкрустации по дереву из бронзы и из перламутра, не вполне отвечающей излюбленному стилю французского императора, – на завтрак была подана копченая утка, восхитившая бы любого гурмана; не менее вкусны были артишоки и мусс из омара, предшествовавшие ей. Но самые большие надежды Уинифрид возлагала на ягодный пудинг, который был еще впереди. Как хорошо, что ее осенило ограничиться одним шампанским.

Разговор шел о театре – они обсуждали новую драму Раттигана, премьера которой должна была состояться в Хеймаркете, – что ни говорите, он настоящий художник; о музыке – оба согласились, что современные английские композиторы понемногу возвращаются к мелодии – и началось это с Вогана Уильямса; об искусстве – оба с уважением относились к мнению собеседника – хотя нет, вы правы, национальная коллекция обязательно должна начинаться с Ренессанса, ну, или с того, с чего они вообще начинаются. И, если сама Уинифрид ни на секунду не позволила бы себе заподозрить гостя в том, что он будет так же мило соглашаться и с другими людьми, чье мнение отличается от его собственного, а иногда и резко расходится с ним, неужели кому-то могло захотеться заронить сомнение в ее душу?

Все то время, пока подавался и съедался пудинг, вполне оправдавший ожидания, ей не раз вспоминалось замечание Имоджин. Да, что-то в нем было, что-то знакомое. И потому, что само знакомство это было приятно и не таило – насколько она могла судить – никакой угрозы, Уинифрид до самого конца завтрака нисколько не препятствовала естественному ходу своих мыслей. Иногда что-то в памяти воскрешал его взгляд, иногда какой-то поворот головы, а иногда какая-то мелочь в манере держаться – манере, как она не преминула себе напомнить – сугубо иностранной.

– И тем не менее для вас должно быть немного странно… – задумчиво пробормотала Уинифрид – шампанское было виной тому, что фразу она закончила мысленно, ловко увязав ее с предыдущим разговором.

– Вы о чем, миссис Дарти?

– Ну как же, о том, что, находясь в Англии, вы в то же время не знаете – а может, человек, с которым вы разминулись на улице или с которым сидите рядом в театре, является вашим кузеном, или тетей, или дядей?

Баррантес неожиданно улыбнулся – лучший ответ, улыбка, которая отразилась и мягко засияла в его темных внимательных глазах. Он приложил к губам салфетку, и этот жест помог ему скрыть от пристального взгляда то, что могло выдать его мысли. Потом, положив на край стола прямо перед собой руки, он сложил вместе кончики пальцев и только тогда посмотрел на Уинифрид; в этот момент он был слегка похож на человека, который слишком искусно и слишком долго занимался тем, что подсмеивался над добровольной жертвой.

– Боюсь, что я ввел вас в заблуждение. Я не объяснил вам должным образом свое положение, и – вы абсолютно правы – выглядит это несколько странно. Видите ли, миссис Дарти, на самом деле я знаю, кто такие мои английские родственники.

– Но мне казалось, вы говорили, что не знаете их.

– Я имел в виду, что они не подозревают о моем существовании, но я-то их знаю.

– Понимаю, – сказала Уинифрид, пока что ничего не понявшая, но надеявшаяся что-то понять с помощью прямых вопросов. – Кто ж был ваш отец в таком случае, если я могу задать вам этот вопрос?

– Ну конечно, вы можете задать мне его – в юности я совершенно измучил тем же вопросом свою мать. В ответ она мне говорила только, что он был un picaro.

Поскольку в годы ее молодости не был моден испанский язык, Уинифрид не говорила на нем, но само слово и то, как Баррантес произнес его, говорили о принадлежности к одной из наиболее уважаемых профессий. Она громко повторила: «un picaro», и Баррантес одобрительно усмехнулся ее стараниям точно воспроизвести его акцент.

– А что означает это слово? – спросила она.

– Мошенник… негодяй, если предпочитаете.

– О? – сказала Уинифрид, явно не предпочитавшая ни того ни другого.

– Он умер несколько лет тому назад. Те изыскания, которые я смог провести, дают мне основания считать, что по роду занятий он был просто джентльменом… и происходил из семьи вполне достойной.

– Да?

Звучало это многообещающе. Всегда нужно доверять первым впечатлениям.

– Почему же вы не пойдете и не познакомитесь с ними? Лицо его на миг отуманилось.

– Боюсь, что они встретили бы меня не слишком радушно.