на весь мир, опираясь на военное доминирование, которому долго нельзя было ничего противопоставить, и полное отсутствие достаточно организованной внутренней либо внешней оппозиции.

Однако то обстоятельство, что колониализм сыграл главную роль в становлении западного капитализма, еще не дает ответов на все без исключения вопросы. Чтобы их получить, нам также следует объяснить, почему Европа добилась преимуществ в военной и фискальной сферах. Для этого мы должны выявить специфичные механизмы, созданные на фоне конкуренции между разными странами континента, и территориальные структуры в период с 1500-х по 1800-е годы, хотя только ими данная тематика никоим образом не ограничивается. Между государствами индийского субконтинента, к примеру, тоже существовала довольно жесткая конкуренция, однако разделявшие их границы отнюдь не отличались той устойчивостью, что в Старом Свете. Некоторые исследователи отстаивают мысль о том, что производственные общественные отношения, присущие капитализму (и не встречающиеся больше нигде в мире), развились во время английских кампаний XVI–XVII веков, задолго до колониальной экспансии, которая таким образом не сыграла решающей роли. По их убеждению, становление этих отношений больше связано с процессом централизации государств, который начался очень рано[62]. Работы такого рода служат нам дополнительным стимулом и подлежат тщательному изучению. Вместе с тем категорично настаивать на подобном выводе нам мешают имеющиеся сегодня в распоряжении источники – слишком ненадежные и в подавляющем большинстве случаев касающиеся только Европы. На нынешнем этапе наиболее достоверным представляется выдвинутый Померанцем и Партасарати тезис о том, что общественно-экономические структуры, действовавшие до середины XVIII века в самых развитых регионах Европы, Китая, Японии и Индии, ничем особым не отличались, а расхождение между ними возникло только в контексте колониального и военного доминирования.

Вместе с тем нельзя исключить, что в будущем новые работы и неведомые доселе источники позволят подтвердить этот вывод, пока предварительный и шаткий. Расхождение между Европой и Азией на заре капитализма можно объяснить и многими другими факторами, в том числе и теорией, выдвинутой медиевистом Джакомо Тодескини, в соответствии с которой католическая церковь с течением веков создала в Европе весьма запутанную модель финансового, торгового и имущественного права с целью обеспечить свое выживание как религиозной и политической структуры, к тому же владеющей значительным имуществом, невзирая на то, что налагаемый на священнослужителей целибат даже не допускал их существования как класса[63]. Еще до него антрополог Джек Гуди выдвинул гипотезу о том, что многие особенности Европы, особенно касающиеся структуры семьи (запрет на браки между дальними родственниками, на усыновление и повторные браки вдов, идущий вразрез со всеми римскими обычаями), объяснялись неукоснительным стремлением христианской церкви накапливать материальные блага, утверждая себя в качестве имущей структуры, владеющей значительной собственностью и в этом отношении конкурирующей с семьей[64].

Другие ученые, среди которых Санджай Субраманьян, в своих работах решительнее чем кто-либо настаивают на том, что в основе европейского экспансионизма лежала геополитическая и религиозная мотивация. Ведь в свой Африканский поход португальцы отправились только для того, чтобы взять в кольцо своего извечного мусульманского врага – если бы им удалось отыскать на востоке континента гипотетическое христианское королевство, это позволило бы зайти исламу в тыл. Но после бесплодных поисков в Африке они достигли берегов Индии. И только через несколько лет Васко да Гама (выходец из духовно-рыцарских орденов периода Реконкисты) понял, что правители, встретившиеся ему в районе Коччи и Каликута, были не христиане, а индусы[65]. Роль соперничества с исламом в качестве побудительного мотива также подчеркивал Эдвард Саид, демонстрируя, как политический дискурс, клеймящий Восток и мусульман, выставляя их порочными по своей природе и неспособными к самоуправлению, использовался для оправдания колониальных проектов[66].

Клод Леви-Стросс, рассматривая проблему совсем в другой плоскости, выделял глубинные антропологические связи, по его мнению объединявшие самую западную и самую восточную части евразийского континента: на этих противоположных концах света имелись естественные границы, способствовавшие формированию государств (в первую очередь это касается Великобритании и Японии, но также и Франции, пусть и в меньшей степени). Кроме того, начиная с великих переселений эпохи неолита, они являлись хранилищами мифов, идеологий и знаний о мире[67]. Исследования в области формирования первых государств в эпоху неолита помимо прочего демонстрируют значимость ритуальных структур, равно как и хрупкость государственных образований, за исключением разве что территорий, ограниченных самой природой (острова, побережья океанов и морей[68]).

Экономическая и социальная история, история создания государства

В истории не только Европы, но и других территорий планеты несомненно сыграли огромную роль все эти факторы, поэтому полагать, что из их совокупности можно вычленить какой-то один, определивший траекторию, по которой в конечном счете пошло историческое развитие, было бы наивной, детской иллюзией. На данном этапе мне представляется полезнее ограничиться констатацией того факта, что развитие западного и в более широком смысле мирового капитализма опиралось на международное разделение труда, а также на безудержную эксплуатацию природных и человеческих ресурсов планеты, а основополагающую роль во всей этой истории сыграли властные отношения между государствами. Здесь важно отметить, что создание государства подразумевает не только фискальные или военные возможности. Этот процесс немыслим без представлений о мире, идеологии, самосознания, различных институтов, языков, а также «воображаемого сообщества», способного связать воедино миллионы человек, которые никогда не встречались раньше и не встретятся в будущем, но при этом худо-бедно согласны подчиняться общим для всех правилам, установленным государством[69]. В течение многих веков государственные структуры в общем случае контролировались доминирующими классами, нередко конфликтовавшими друг с другом, в том числе для реализации во всем мире проектов политического, колониального, торгового или религиозного господства. Но начиная с конца XVIII века в определении типов власти государства и тех политических проектов, которые оно реализует, все бо́льшую роль стали играть низшие классы, протесты и общественная борьба. Как таковое государство не зиждется ни на равенстве, ни на неравенстве, все зависит от того, кто его контролирует и с какой целью. Сходная двойственность в известной степени обнаруживается в случае как первых государств[70], так и периодов, предшествующих XVIII веку, при том, что для надлежащего изучения данного вопроса нам явно недостает достоверных источников[71].

Так или иначе, но при формировании каждого отдельно взятого государства задействованы специфичные, индивидуальные для каждого конкретного случая общественно-исторические процессы, включая борьбу и самоопределение, которые следует изучать как таковые. Это справедливо в отношении создания таких государств, как Великобритания и Франция в XVIII веке, становления Китая, федеральных соединенных Штатов Америки, Индии и Европейского союза в XXI веке. История капитализма и экономического развития напрямую подразумевает историю государства и власти, что придает ей глубинный политический и идеологический характер.

Глава 4. Вопрос