Ваш муж и отец Андрей.

Стрельбиче, 22 ноября 1914 г. (Возле старого Самбора)

Дорогой мой Женюрок!

Сразу от тебя прорвались письма от всяких месяцев: вчера – 1, позавчера – 4, раньше – 3 с папиным… Я как сыр в масле катаюсь, переживаю, смеюсь и делюсь впечатлениями… Осипа, конечно, посылай сюда, направляй его на Самбор, а там он уже меня найдет. Неудобно, что он во время войны проводит время в долгом отпуску. Если я буду утвержден командиром полка, то твоя телеграмма в Екатеринославль на имя старшей дамы Машуковой (жены подполковника; адрес: Екатеринославль, Соборная площадь) будет очень кстати, а если еще не буду утвержден, то надо подождать.

Сейчас у нас было затишье, и вообще кругом как-то неясно… что, как, отчего. У нас только есть примета: если в газетах молчат или неясность, то где-то у нас небольшой кризис… серьезного теперь, конечно, уже ничего не может быть, но все-таки дело затягивается… Пишу это письмо наскорях… в санях ждет тот, с кем посылаю; мы все норовим с оказией. Пиши про деток: как Генюша учится, хорошо ли читает, как Кирилка, какая коса у дочки и т. п. Меня уже и здесь представляют к награде за 3 ноября, когда полк выдержал главный натиск, да только награждать-то меня нечем.

Крепко обнимаю, целую и благословляю.

Ваш отец и муж Андрей.

Явора, 26 ноября 1914 г.

Дорогой мой Женюрок!

Пользуюсь случаем, чтобы переслать тебе весточку… Вчера я был страшно обрадован. От Наследника Цесаревича пришли подарки, которые были переданы чрез ген[ерала] Брусилова; так как одну из этих партий он направил раньше других в мой полк, мне дали понять, чтобы я поблагодарил его. В другом случае я не стал бы ломать из себя выскочку, но тут было почти приказание из корпуса и из дивизии… Тогда я протелеграфировал:

«Генералу Брусилову. Симферопольский полк, обласканный сердечной и любвеобильной памятью Наследника Цесаревича и сугубым к полку вниманием Вашего Высок[опревосходительст]ва, просит повергнуть пред Его Имп[ераторским] Высочеством чувства безграничной признательности и выразить от лица полка его крепкий обет и впредь бороться до последней капли крови во славу Царя и Родины.

Полковник Снесарев».

Вчера я получил из Штаба корпуса телеграмму; что Иванов телеграфировал Брусилову:

«По докладе Его Величеству телеграммы Вашей 4223 Всемилостивейше повелено благодарить полковника Снесарева и вверенный ему Симферопольский полк за выраженные Государю Наследнику Цесаревичу чувства».

У нас у всех большое торжество; отдам все это в Приказе с соответствующими настроению прибавками.

Сейчас был подполк[овник] Машуков и, узнав, что я тебе пишу, просил разрешение переслать тебе привет как старший офицер полка. У меня почта налажена хорошо, и все твои письма начинают меня нагонять: вчера, напр[имер], получил твое и папино письма от середины октября. Значит, только теперь я вижу, что папа написал мне не менее двух писем. Перечитываем с Сидоренко их самым внимательным образом, делимся впечатлениями и смеемся над Ейкой. Она нас за несколько тысяч верст в глуши Карпатской смешит не меньше, чем вас в петербургской гостиной… такова Ейкина магическая сила. Опиши ее косу. Время от времени поочередно простуживаемся, я, напр[имер], немного прокашлял и прочхал, сегодня уже почти выправился. Приходится маршировать при зимней обстановке на сильном ветру, иногда и прохватывает.

Легкомысленного сегодня отправил в лазарет, что-то делается неладное с его ногой. Осипа, если еще не отправила, направляй на Самбор; оттуда он пусть ищет 34-ю пех[отную] дивизию и 133-й Сим[феропольский] п[олк]… в Самборе пока есть одна моя рота. Сейчас кругом снег и сегодня тихо… как и на душе. Обнимаю, крепко целую и благословляю вас.

Ваш отец и муж Андрей.

Как глуп тот офиц[ер] Ген[ерального] шт[аба], который для упорядочения корреспонденции советует писать реже, не осел ли? Ты, мое солнышко, не обращай на дураков внимания и пиши, и пиши своему муженьку, который целует каждую строчку твоего милого письма… Целую. Андрей.

Явора, 28 ноября 1914 г.

Дорогой и золотой мой Женюрок!

Сейчас получил от генерала Павлова и моих сослуживцев поздравление по поводу награждения меня Георгиевским оружием… папа объяснит тебе, что это значит. Говорят, что по теперешним временам его труднее получить, чем Георгия… Ну, да это пустяки. Ты можешь себе представить, как я сегодня счастлив. Хотя я был уверен, как и все, которые меня знают, что Оружие не должно было меня миновать, но о чем страстно думаешь, об том больше нервничаешь. И вот сегодня меня поздравили. Погода сейчас божественная: тихо, ясно и солнечно, тепло, как летом. Я вышел на двор и ходил взад-вперед; на горах и склонах копошили[сь] роты моего полка, занимающиеся упражнениями, а я ходил тихо и думал о тебе, моя золотая детка. Как ты будешь довольна! Сколько раз ты задавала себе вопрос, почему не награждают твоего мужа, который и был ранен, под которым были ранены две лошади, а на голове прострелена шапка (пишу теперь, потому что мне сказали, что ты все знаешь), и вот ты теперь можешь успокоиться… твой муж не забыт: за Богом молитва, за Царем служба не пропадет… Ты не можешь себе представить, как довольны мои офицеры…

Они уже слышали про меня и тоже, как ты, были пикированы… Кончаю, сейчас уезжает посыльный… Ближе прижмись, моя цыпка, к своему супругу, о котором можешь теперь и официально заявить, что он человек мужественный… Давай наших малых. Я вас всех несчетно буду целовать, обнимать и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу с мамой и порадуйся с ними за меня.

Явора, 29 ноября 1914 г.

Дорогая моя Женюрка!

Вчера появился Осип, и я говорил с ним целый вечер, а на ваши карточки смотрю через каждые две минуты… показал их всем офицерам…Мне показалось, что ты высматриваешь не совсем ладно: бледная, усталая, почти больная. Я пробовал выпытать у Осипа, ничего не получил; уговаривал Сидоренко добиться у него, не болела ли ты, как сейчас себя чувствуешь… выходит, как будто все хорошо. Как я мог понять, у тебя два пункта, которые тебя волнуют: 1) что твой супруг ничего не получает и 2) что я принял полк и вступил в новую среду и обстановку. Но первое, я уже тебе писал: я получил Владим[ира] 3 ст[епени] с мечами и Георг[иевское] Оружие и, кроме того, представлен в генералы и к двум генеральским наградам (Станислав 1 и Анна 1)… Начальник дивизии, узнав о моих наградах, смеясь, сказал, что меня придется представлять скоро в фельдмаршалы. Что касается до полка, что же, моя золотая, мне все мыкаться в штабной роли, на помочах; пора и самостоятельно поработать, что я теперь и делаю. А люди? Они везде одинаковы, и люди «новые» скоро становятся «старыми». Встречен я здесь прекрасно; еще недавно из штаба корпуса был в дивизию нагоняй за то, что они медлят с представлением об утверждении меня в должности командира; последние в свою очередь извиняются предо мною, так как думали, что это от них не требуется…

Всё, моя бледная рыбка, сводится к тебе (между прочим, до сих пор я еще ни одной твоей телеграммы не получил… лучше ты их и не посылай), тебе надо поправляться, а для сего: 1) гнать всех гостей, как только стукнет 11 час[ов], и ложиться спать; 2) утром Ейку к себе не допускать раньше 8 часов, продолжая сон; 3) меньше ходить по разным закупкам, справкам, пособиям и т. п.; 4) сидеть в кресле, читать книжку, а заболят глазки (которые сейчас целую) – мечтать о муже, продолжая сидеть в кресле; 5) есть чаще и сытнее, выбирая для сего здоровую и питательную пищу и 6) часа два гулять на воздухе тихой, еле передвигающейся походкой. Тебе это письмо передаст Горнштейн и другое, написанное мною раньше. Твои посылки взбудоражили нас всех; там есть трогательные письма от девочек «солдатикам»… Я поручил раздачу офицеру, и он все ко мне с вопросами: «как раздать, по какой идее, надо, чтобы присутствовал денщик, иначе что-либо будет не так, как хотела Ваша супруга…» В роты так и написано, что пришли подарки от командирши… Но все это, моя цыпка, не должно давать тебе никакого права с получением сего вновь начинать свою беготню по Петрограду, утомляя себя и делая себя еще более бледною…