не раз ночевала в однодневных женских общежитиях и впоследствии признавалась, что «мучилась всю ночь напролет». Она рассказывала, что по ней «ползали насекомые» и она не могла «ни сидеть, ни лежать». Чтобы «глотнуть свежего воздуха» в душном, непроветриваемом помещении, ей пришлось подойти «как можно ближе к двери» в надежде, что «сквозь узкую щель проникнет хотя бы слабый ветерок»[65]. Двери общежития запирали в семь вечера. Предполагалось, что постояльцы сразу же лягут спать, однако Столлард описывает атмосферу в общежитии как крайне неспокойную: женщин тошнило от мерзкой казенной пищи, некоторые поступали уже пьяными, плакали дети, вспыхивали драки. А иные всю ночь сидели при свете газовой лампы, травили байки и «распевали похабные песни». В шесть утра поднимали и тех, кому удавалось поспать, и тех, кто всю ночь провел без сна. Начинался трудовой день. Вечером постояльцев кормили овсянкой и черствым хлебом, после чего их ждала еще одна адская ночь. Наконец, в девять утра следующего дня их выпускали.

Одной из проблем однодневного общежития было позднее освобождение: выходя на улицы в девять утра, люди уже не могли найти работу. Большинство поденных заработков разбирали задолго до этого времени, а тем, кто действительно хотел устроиться грузчиком или разносчиком, нужно было еще дойти пешком до рынка или доков. Если работу найти не удавалось, а следовательно, не было и денег на еду и кров, бездомные вынуждены были заново проходить весь цикл и становиться в очередь в общежитие однодневного пребывания. Но закон запрещал принимать бродяг в одно и то же общежитие чаще, чем раз в тридцать дней, поэтому многие кочевали по общежитиям в окрестностях, нередко регистрируясь под разными именами в обход правил. Голод, усталость и дискомфорт почти неотступно преследовали бездомных: продрогшие, вымокшие под дождем, искусанные паразитами, они целыми днями бродили по городу в прохудившейся обуви, отчего стопы их покрывались нарывами. Им приходилось терпеть немыслимые психологические мучения. Эти люди в буквальном смысле перебивались с хлеба на воду и не загадывали дальше следующего часа, не зная, удастся ли им заработать или выпросить пару монет. Если у кого-то получалось устроиться на работу на целый день или даже на пару часов – грузчиком, «человеком-сэндвичем» или нянькой к детям рабочих потогонных фабрик, – заработанных денег хватало лишь на одну ночь в дешевой ночлежке. Впрочем, нередко бродяги сразу же пропивали свой заработок в порыве отчаяния. По оценкам некоторых исследователей, в середине девятнадцатого века «семьдесят тысяч лондонцев… просыпались утром, не имея ни малейшего понятия, где проведут следующую ночь»[66]. Они могли очутиться в общежитии однодневного пребывания, в ночлежке или, как часто бывало, на улице без крыши над головой. Выражаясь современным языком, эти бродяги составляли лондонскую популяцию бездомных, и Полли стала ее частью.

Сравнивая истории пяти жертв Джека-потрошителя, я никак не могла понять, почему полицейские и журналисты оставили без внимания тот факт, что огромное число бездомных женщин, которые регулярно попадали в ночлежки, так же регулярно ночевали на улице. Сегодня – койка в ночлежке, завтра – койка в общежитии, послезавтра – ночевка под дверью чьего-нибудь дома: все бездомные проходили по этому кругу. Подобное существование было неотъемлемой частью бродяжничества. Однако, по мнению Уильяма Бута, основателя Армии спасения, представители состоятельных слоев общества попросту не понимали, каково это – быть бездомным. То есть полицейские упустили из виду эти факты не намеренно, а, можно сказать, по наивности. «Многие – даже те, кто живет в Лондоне, – не подозревают о сотнях бездомных, каждую ночь вынужденных спать на улице», – пишет Бут в книге In Darkest England and the Way Out («Англия во тьме и путь к свету»), ставшей одним из самых масштабных трудов Викторианской эпохи, посвященных проблеме бедности.

После полуночи мало кто выходит из дома, и, мирно лежа в своих постелях, мы забываем о множестве бедняков, мокнущих под дождем в непогоду. Всю ночь напролет они дрожат на жестких каменных скамьях под открытым небом или ютятся под железнодорожными мостами. Поскольку их дух сломлен, окружающие редко слышат их голоса, но эти голодные, бездомные люди находятся рядом с нами[67].

Хотя для «респектабельного общества» бездомные оставались невидимками, число их множилось. По приблизительным подсчетам, в 1887 году на Трафальгарской площади каждую ночь спали от двухсот до шестисот человек. Однажды ночью в 1890 году Уильям Бут насчитал двести семьдесят бездомных на набережной Темзы и девяносто восемь в Ковент-Гардене[68]. Примерно столько же бродяг находили пристанище в Гайд-парке. Но это были лишь самые заметные места обитания бездомных: их скопления наблюдались во всех районах города. Излюбленным местом ночевок считались окрестности церкви Спиталфилдс, а также «маленькие уголки и закутки, крытые дворы и товарные вагоны по всему Лондону»[69].

Положение бездомных в викторианском Лондоне было чудовищным. Но особенно страдали женщины, оказавшиеся без крова, такие как Полли. Они сталкивались с реальной угрозой изнасилований. Женщины, не имевшие мужчины-защитника и крыши над головой, считались испорченными, аморальными, порочными отщепенками. Во всех кругах общества таких женщин автоматически причисляли к проституткам, готовым на все ради еды и крова. Отчаявшихся бродяжек часто принуждали к сексуальным контактам. Их согласия никто не спрашивал.

Мэри Хиггз в рамках социального эксперимента переодевалась в бродяжку. Она ужаснулась, столкнувшись с постоянными словесными оскорблениями мужчин, которым было достаточно ее рваного платья, чтобы сделать выводы. «Прежде я никогда не думала, что приличное женское платье – даже простое платье уважаемой женщины из рабочего класса – может служить защитой, – писала Хиггз. – Не почувствовав на себе наглого, откровенного мужского взгляда, невозможно понять, каково это – быть на дне общества». В общежитии однодневного пребывания Хиггз обнаружила, что у похотливого надсмотрщика имелся ключ от женской спальни. Когда она пожаловалась, ей сказали, что в другом работном доме «надсмотрщица передала бродяжек на попечение сотрудника мужского пола», и тот «делал с ними все, что вздумается». Когда Хиггз ночевала на улице, к ней подошел мужчина и обратился к ней «по-свойски и в весьма неприятной манере». «Он спросил, где мой муж, затем обвинил меня в том, что я веду безнравственную жизнь» и, наконец, предложил провести с ним ночь в обмен на остатки его завтрака. Пять дней Хиггз терпела подобное обращение со стороны всех встреченных ею мужчин и пришла к выводу, что «женщине ни в коем случае не стоит бродяжничать в одиночку». У Хиггз была спутница, но другие женщины на улице не раз предупреждали ее, что если она намерена бродяжничать продолжительное время, то ей следует «завести мужчину»[70]. Многие бездомные женщины так и делали, соглашаясь на подобного рода «защиту» в обмен на сексуальные услуги. А полицейские и журналисты после