деспотовых дочерех отведывати или не посылывала? И будешь, госпоже, не посылывала, и что, госпоже, у вас слух есть ли: у которого деспота дочери, и каковы дочери, колких лет?»[144]

На самом деле Елена не проводила того масштабного исследования королевских домов Европы к приезду Моклокова, о каком просил ее отец. За исключением одной строки с упоминанием сербских деспотов, сведения, полученные от Елены, касались лишь королевских семей, родственных ее мужу Александру, — эту информацию она могла получить достаточно просто:

Сказывала королева Губе, что про Стефановы дети, деспота сербьского, пытала, да не могла ся их допытати. А у макрабиа поведают пять дочерей: болшая осимнадцати лет, хрома, нехороша; под болшею четырехнадцати лет, а парсуною ее поведают хорошу. А у баварьского князя, у королева зятя, дочери поведают же, а того не ведают, колких лет, а матери у них не стало. А у щетинского князя, у королева же зятя, поведают же дочери, а тогож не ведают, колких лет, а матери у них не стало ж, а слава про матерь и про них добра. А у фрянского короля сестра, а угорьскому королю своякиня, а заручена была за Олбрехта короля; парсуною поведают хорошу, да хрома, да ныне деи на себя чепец положила, пошла на клаштарь. А у датцкого короля, и он его милость сам ведает боле меня, что дочь есть[145].

Моклоков просил Елену узнавать дальше, но она отвечала, что ее отец и брат через своих послов могут расследовать эти вопросы лучше, чем она. Вместе с тем она предупреждает: королевства Западной Европы «так в латыне крепко, что у них без папина ведома никакож не дадут в греческой закон»[146]. Нельзя было бы выразиться яснее. Если Иван III и Василий Иванович думают, что западные правители разрешат своим дочерям в целях династического брака перейти в православие, то они ошибаются. Одно дело — Елене (или иной женщине из царского рода XV века) выйти замуж за неправославного иностранца, оставаясь православной. И совсем другое дело — ожидать, что неправославная иностранная принцесса перейдет в «греческую веру», даже в стремлении составить выгодную дипломатическую партию с наследником московского престола.

Хотя отчет Елены был ограниченным и, возможно, поверхностным, он затрагивал темы, наиболее важные для Ивана III, Василия и их советников. В ее отчете подразумевалось, что первой целью государей было найти группу здоровых кандидаток. Это объясняет рекомендации в наставлении Моклокову, касающиеся сведений о здоровье и молодой девушки, и, если возможно, ее матери. Здоровье было необходимо, поскольку от любой королевской невесты в те времена высокой детской смертности ожидалось, что в браке она постоянно будет беременна, чтобы оставить как можно больше живых и здоровых потомков. Внешность тоже обозначена в отчете Елены. Обозначен и возраст — вероятно, для оценки репродуктивной зрелости кандидаток. Наконец, в отчете Елены подразумевалось, что московиты ожидают от невесты своего государя перехода в православие. Когда Елена Ивановна вышла в 1495 году замуж за Александра, то камнем преткновения, как мы видели, было настойчивое желание Ивана III, чтобы она оставалась православной; при этом его не слишком заботило, что это будет смешанный брак с католиком[147]. Сейчас же искали иностранную невесту, а не жениха. Невеста должна была приехать в Московию и сделаться, как заметила Изольда Тирет, «благословенным чревом» династии[148]. Неправославная царица виделась явлением немыслимым, поскольку не соответствовала функции посредника между царем и подданными, которую супруга царя выполняла в московской политической культуре.

Что отсутствует в отчете Елены, так это сколько-нибудь серьезное беспокойство о знатном происхождении потенциальной невесты. Генеалогические замечания в отчете лишь помогают идентифицировать родственную связь потенциальных кандидаток и мужа Елены, Александра. Нет упоминания или предположения, что знаменитые родители являются каким бы то ни было преимуществом. На самом деле религия превосходила по своей важности генеалогию — превосходила до такой степени, что дочери сербского деспота серьезно рассматривались в качестве возможных невест, и не из‐за происхождения (далеко не блестящего по европейским меркам), а из‐за их православного вероисповедания. В 1472 году московиты были весьма польщены, принимая в царскую семью византийскую принцессу Софью Палеолог в качестве жены Ивана III — союз, благодаря которому, как считается, царский двор Московии последней четверти XV века заимствовал или выработал многие черты имперского стиля. Но даже в этом случае не было попытки проследить генеалогию Софьи или добавить ее предков к ветви Даниловичей. Генеалогия московитов сознательно велась исключительно по мужской линии. Сходным образом, когда в 1561 году Иван IV женился во второй раз, неясность происхождения Марии Темрюковны Черкасской не была помехой для выбора ее кандидатуры. И когда в 1643–1645 годах Михаил Романов выбрал в женихи своей дочери Ирины Вальдемара Датского и Норвежского, то ни царя, ни его советников ничуть не тревожило, что Вальдемар — сын от морганатического второго брака короля Кристиана IV и Кирстен Мунк. Этот практичный подход к родословной сильно контрастирует с высокогенеалогическим сознанием европейских династий тех столетий — династий, одержимых демонстрацией реального или фальсифицированного происхождения своего рода от августейших исторических личностей, начиная с Карла Великого и заканчивая (в наиболее причудливых случаях) гомеровским или виргилиевским царем Приамом Троянским, библейским царем Давидом или Александром Великим[149].

Это отсутствие озабоченности знатностью происхождения предков также контрастировало с сильной сосредоточенностью на генеалогии отечественных кандидаток в царские невесты. Их смотры включали в себя расследования, в ходе которых выяснялась медицинская история каждой потенциальной невесты и ее родителей, подтверждались ее возраст и целомудрие, оценивалась физическая красота и предпринимались попытки предсказать, используя доступные на тот момент народные методы, ее способность выносить и родить множество детей. А кроме того, в такие расследования входило серьезное изучение генеалогии кандидаток — не с целью отыскать девушку с наиболее блестящим фамильным древом (хотя, поскольку все невесты были россиянками, ни одно древо не могло сравниться с царским), но с тем, чтобы составить список родственников. Генеалогия стала основной заботой при выборе русской невесты, ведь требовалось найти такую супругу, которая не нарушит хрупкий баланс придворных фракций, — забыть этот урок династического кризиса 1497–1502 годов было невозможно.

Когда Юрий Траханиотов и другие советники предложили будущему Василию III выбрать себе жену на смотре невест, они не могли не беспокоиться по поводу подводных камней, таившихся на пути домашних и зарубежных поисков. Иностранки были исключены, как замечает Герберштейн, из‐за издержек, а также религиозных и культурных различий. Но русские невесты тоже представляли риск. В результате были введены ограничения и на набор отечественных невест.

Эти ограничения прямо упоминаются в нескольких отчетах иностранцев,