Ни один из них не задумался о том, что Джессика никогда не спала в собственной комнате, и в свою первую ночь в Баррингтон-Холле она оставила дверь в детскую широко раскрытой и плакала, пока не заснула. Гарри и Эмма привыкли, что по утрам теплый маленький человечек забирается к ним в постель и устраивается между ними. Но это стало происходить реже, когда Себастьян расстался с любимым плюшевым медвежонком Уинстоном, передав своего «премьер-министра» Джессике.

Джессика обожала Уинстона и больше любила только Себастьяна, несмотря на то что ее новый брат с легким высокомерием заявлял:

– Я слишком взрослый для плюшевого мишки. Ведь я же через несколько недель пойду в школу.

Джессика хотела отправиться в школу Святого Беды вместе с ним, но Гарри объяснил, что мальчики и девочки ходят в разные школы.

– А почему? – спросила Джессика.

– Потому что так принято, – ответила Эмма.

Когда наконец занялся первый день первой четверти, Эмма смотрела на своего сына, думая, как же стремительно пронеслись годы. На Себастьяне был красный блейзер, красная кепочка и серые фланелевые шорты. И даже его башмаки сверкали. Как-никак первый школьный день. Джессика стояла у порога и, прощаясь, махала рукой вслед удаляющейся по дорожке к воротам машине. Затем она села на верхнюю ступеньку и стала ждать возвращения Себастьяна.

Себастьян настоятельно попросил маму и папу не провожать его по дороге в школу. Когда Гарри спросил почему, он ответил:

– Не хочу, чтобы другие мальчики видели, как мама целует меня.

Возможно, Гарри попытался бы уговорить сына, не вспомни он свой первый день в школе Святого Беды. Тогда они с мамой сели на трамвай от Стилл-Хаус-лейн, и он попросил сойти на остановку раньше и преодолеть последнюю сотню ярдов пешком, чтобы другие мальчики не догадались, что у них нет машины. И когда до ворот школы оставалось полсотни ярдов, он, хоть и позволил маме поцеловать себя, все же торопливо попрощался и, попросив дальше его не провожать, оставил ее одну. Приближаясь к воротам школы, он видел, как его будущих одноклассников высаживают из кебов, красивых колясок и автомобилей: один даже прибыл на «роллс-ройсе» с водителем в ливрее.

Первая ночь не дома когда-то и для Гарри оказалась трудной: в отличие от Джессики, ему никогда не приходилось спать в комнате с другими детьми. Но эта азбука давалась ему легко, потому что в общей спальне его кровать оказалась рядом с Баррингтоном с одной стороны и с Дикинсом – с другой. Правда, не так повезло со старостой спальни. В первую неделю Алекс Фишер каждую вторую ночь шлепал его тапками лишь за то, что Гарри был сыном докера и, следовательно, недостоин обучаться в одной школе с Фишером, сыном агента по продаже недвижимости. Гарри иногда думал, что сталось с Фишером после окончания школы Святого Беды. Он знал, что пути Фишера и Джайлза пересеклись на войне – они служили в одном полку в Тобруке, – и полагал, что Фишер все еще живет в Бристоле, потому что недавно видел его на встрече выпускников Святого Беды, но подходить не стал.

Себастьяна, по крайней мере, подвезут к школе на машине. И «проблема Фишера» сыну не грозит, поскольку днем он будет учиться, а по вечерам возвращаться в Баррингтон-Холл. И все же Гарри подозревал, что сыну будет не проще, чем ему, даже если сложности сыщутся иные.

Когда Гарри подъехал к воротам школы, Себастьян выскочил из машины еще до полной остановки. Гарри смотрел, как его сын пробежал через ворота и затерялся в скоплении красных блейзеров, неразличимый в сотне других мальчиков. Он ни разу не оглянулся. Гарри пришлось смириться с тем, что «былой уклад сменяется иным»[10].

Каждый день, пока Себастьян был в школе, Джессика словно отступала в свой собственный мир. Дожидаясь его возвращения, она читала Уинстону о других животных: Винни Пухе, мистере Тоаде, белом кролике, Мармеладном коте Орландо и крокодиле, проглотившем часы.

Как только Уинстон «засыпал», она укладывала его в кроватку, возвращалась к своему мольберту и рисовала. Непрерывно. По сути, Джессика превратила детскую в художественную студию, подумалось как-то Эмме. А когда покрыла каждый лист бумаги, попадавший ей в руки, включая старые рукописи Гарри (новые ему пришлось прятать под замок), рисунками карандашом, цветным мелком или красками, то взялась за «косметический ремонт» стен детской.

Гарри ничуть не сдерживал ее энтузиазм, однако напомнил Эмме, что Баррингтон-Холл – не их дом и, возможно, следует посоветоваться с Джайлзом, пока девочка не заметила, как много в доме нетронутых стен и помимо детской.

Однако Джайлз был так очарован новой обитательницей Баррингтон-Холла, что заявил: он не будет возражать, даже если она разрисует весь дом внутри и снаружи.

– Ради всего святого, не поощряй ее, – умоляла Эмма. – Себастьян уже попросил Джессику разрисовать его комнату.

– А когда вы собираетесь сказать ей правду? – спросил Джайлз, садясь со всеми за обеденный стол.

– Мы считаем, что пока нет нужды говорить ей, – сказал Гарри. – Ведь Джессике всего шесть лет, и она едва начинает привыкать.

– Только не тяните, – предупредил его Джайлз. – Потому что она уже смотрит на тебя и Эмму как на своих родителей, на Себа – как на брата, а меня зовет дядей Джайлзом, в то время как сама доводится мне сводной сестрой, а Себу – тетей.

Гарри рассмеялся:

– Думаю, пройдет немало времени, прежде чем можно будет ожидать, что она поймет это.

– Надеюсь, ей никогда не придется делать этого, – сказала Эмма. – Не забывайте, она знает только то, что ее родители умерли. К чему что-то менять, если всю правду знаем только мы трое?

– Ты недооцениваешь Себастьяна. Он уже на полпути к открытию.

Гарри и Эмма были удивлены, когда в конце первой четверти их пригласили на чай к директору школы Себастьяна, и очень скоро поняли, что это не светское мероприятие.

– Ваш сын слегка… нелюдим, – объявил доктор Хэдли, когда прислуга разлила в чашки чай и вышла. – Он скорее подружится с мальчиком из-за океана, чем с одним из тех, кто прожил всю жизнь в Бостоне.

– Отчего так, по-вашему? – спросила Эмма.

– Мальчики с отдаленных берегов никогда не слышали ни о мистере, ни о миссис Клифтон, ни о его знаменитом дяде Джайлзе. Но, как часто бывает, в этом есть и кое-что хорошее: у Себастьяна обнаружился врожденный дар к языкам, который в обычных условиях мог не проявиться. На поверку он единственный мальчик в школе, который может разговаривать с Лу Янгом на его родном языке.

Гарри засмеялся, но Эмма заметила, что директор школы не улыбался.

– Тем не менее, – продолжил доктор Хэдли, – когда Себастьяну придет время сдавать вступительный экзамен в Бристольскую классическую школу, может возникнуть проблема.

– Но у него высшие баллы по английскому, французскому и латыни, – с гордостью сказала Эмма.