Наивная прямота вопроса смутила Клару, но она тут же взяла себя в руки. Винсен был слишком умен, чтобы врать ему, поэтому она выбрала правду.

– Нет, мой милый. Во-первых, твоему папе сорок лет и он уже не молодой человек. Думаю, его теперь не интересует ни спорт, ни самолеты, ни путешествия, ни ночные клубы или бридж, но это естественно, ведь правда? Что до веселости, то ты сам понимаешь, это ему уже недоступно.

– Я хотел бы знать его в то время.

– Да, я понимаю тебя, только ты очень нелогичен: мы никогда не встретим родителей в их двадцать лет!

– Тогда я бы очень хотел быть похожим на него.

– Что тебе мешает?

Отложив книгу счетов, – она делала вид, что изучает ее, чтобы не потревожить внука, – Клара встала и подошла к нему. Склонившись над Винсеном, она снова открыла альбом.

– У него было отличное чувство юмора, он постоянно шутил, – меланхолично сказала она. – Его всюду приглашали, он был любимцем девушек. И, как видишь, он во всем прекрасно выглядел: и в форме, и во фраке, да в чем угодно… Я так гордилась, что у меня такой чудесный сын! Может быть, чересчур. Но мне не в чем было его упрекнуть: он преуспевал во всех начинаниях. Более того, он был скромный, вежливый – словом, к его колыбели слетелись три феи. Ему бы прожить замечательную жизнь, но тут началась война… Резко захлопнув альбом, она встала.

– Итак, рискую тебя разочаровать, но твой отец не имеет ничего общего с молодым человеком, оставшимся здесь!

Винсен не сразу поднял глаза на бабушку: он понял, что она была очень взволнованна.

– Извини, – пробормотал он.

– Нет, почему же? Ты имеешь право знать! Даниэлю и тебе это, думаю, совсем не легко. Ведь сначала вам советовали подождать, а потом ничего не изменилось, правда?

Он молча кивнул, она ласково положила руку ему на плечо.

– Ты должен смириться, мой большой мальчик. Тем более что даже в печали твой отец остается… хорошим человеком.

Последнее она произнесла против воли, и Винсен нахмурился, заинтересованный ее замешательством.

– Он отличный адвокат, – уверенно продолжила Клара. – Он сделал блестящую карьеру, любит свою работу, он…

– Никогда не находит времени для нас, – негромко продолжил Винсен.

Клара удивленно взглянула на него, потом снова обняла.

– Дорогой мой, большой мой мальчик… Я тут, я дам тебе всю любовь, которая тебе нужна! Кроме того, Шарль любит вас, и твоего брата, и тебя, разве ты можешь в этом сомневаться?

Она прижимала его к себе и мысленно отсчитывала годы с трагической гибели Юдифи. Даниэль и Винсен выросли без материнской любви, а эта глупая тетушка Мадлен, конечно же, не смогла заменить ее! Что до Шарля, то он был холоден, высокомерен, равнодушен. И по части проявлений нежности Клара всегда была одна на передовой.

– Мне доставляет такое удовольствие баловать вас, – весело добавила она, – но я прекрасно понимаю, что вы уже не хотите, чтобы с вами обращались как с маленькими детьми, вот и сдерживаю себя. Будь моя воля, я бы до сих пор качала вас на коленях, можешь мне поверить!

Ее труды были вознаграждены: она почувствовала, что Винсен смеется и не пытается высвободиться. В дальнейшем ей надо быть начеку с ним и его младшим братом. Особенно с ним, потому что он очень чувствителен. И еще потому, что, несмотря на все зароки, данные себе, она любила его больше других. Хоть она и поклялась больше не делать никакой разницы между внуками, не совершать той ошибки, которую совершила с сыновьями, однако Винсен был вылитый портрет Шарля, Шарля до трагедий, и до Винсена еще можно было достучаться: она могла помогать ему, могла любить его.

Кабинет освещала только лампа в стиле артдеко. Комната с обитыми стенами; удобные сиденья и толстые восточные ковры располагали к доверию. У дальней стены красивые английские шкафы скрывали за своими стеклами бесчисленные книги по праву. Два высоких сводчатых окна скрывались за темно-коричневыми занавесями под цвет кожаного кресла, в котором сидел Шарль.

Небольшие часы показывали за полночь, и Шарль отвлекся от раскрытой на столе папки. Речь на завтра была готова, и ему даже не понадобятся заметки. По правде говоря, он пришел в контору не потому, что хотел поработать: он использовал этот предлог, чтобы не обидеть Сильви еще больше.

Он не спеша поднялся, потянулся. В этот час никто не мог ему помешать, он был совершенно один в этой огромной квартире на первом этаже здания на бульваре Малерб, где двумя годами раньше устроил свою контору. Хорошее вложение в недвижимость – по крайней мере, так утверждала Клара, а ей можно было верить. Минута в минуту каждое утро первой сюда приходила уборщица, потом секретари, стажеры и, наконец, поверенный Шарля.

Шарль достал из кармана пиджака документы, навсегда объединявшие его фамилию с фамилией Юдифи. Потом он открыл нишу, спрятанную за деревянной панелью, в нише стоял внушительных размеров сейф. Набрав четыре цифры кода, он потянул на себя бронированную дверцу. На металлических полках не было ни денег, ни ценностей, только маленькие блокноты на спирали; он взглянул на них и через секунду отвел глаза. Лучше бы он их уничтожил, но – увы! – он был не в силах сделать это. Он заставил себя уничтожить фотоальбомы и записные книжки, но эти блокноты были особенно ценными. Последние годы жизни Юдифи были записаны здесь, на десятках страниц, и он с трудом читал их. И перечитывал.

Он убрал документы на нижнюю полку. На другой полке отдельно лежали блокноты, разложенные в хронологическом порядке, испещренные изящным почерком молодой женщины. Она была аккуратной и не пропустила ничего, она была осторожной: забрала их из Валлонга и привезла в Париж.

Почти бессознательно он провел кончиками пальцев по поблескивающим в полумраке металлическим спиралям. Содержимое этих блокнотов он знал наизусть и мог бы его пересказать.

Где ты, Шарль? Где, в какой тюрьме тебя заперли? Что они с тобой делают? Ты, наверное, морочишь им голову, я тебя знаю, а они не отстают от тебя. Они способны на все, и это ужасно, я не хочу даже слушать то, что о них рассказывают. Я знаю, что ты смелый, ты можешь вынести многое, но только не переступить через свою гордость, а они принудят тебя к этому. В Лока будет идти война, ты не вернешься. А без тебя я не знаю, как защитить себя, нe знаю даже, с кем поговорить. Я прижимаю к себе Берн: защищаю ее, а она служит защитой мне. Я больше не появляюсь в деревне: так лучше для всех, – но мне кажется, что моя национальность не написана у меня на лбу. Разве по мне видно, что я еврейка? Разве это преступление? Кровь Мейеров течет в жилах наших детей, и разве можно их за это обвинять? Ведь они, как и их кузены, еще и маленькие Морваны. Я никого не хочу подвергать опасности. Согласна, во всем виновата я, но теперь уже слишком поздно что-то менять. Да и не это по-настоящему пугает меня. Есть нечто гораздо худшее, мой милый Шарль.

Он в ярости захлопнул сейф, глухо лязгнул металл. Одной рукой он закрывал замок, а другой оперся о стену, чтобы перевести дыхание. Его ненависть была неистребима, она шла от этих блокнотов, от ужаса, который был в них. Неприметные черные блокноты, найденные в квартире у Пантеона. Это был дневник, он, конечно же, не заинтересовал тех, кто забирал его жену. Через три года после ареста раскрытые блокноты все еще лежали на кухонном столе под слоем пыли, но ни одна строчка этой мучительной исповеди не стерлась. Консьерж в доме следил, чтобы никто не проник к Морванам в их отсутствие, он хорошо выполнил свою работу, он этим гордился. Благодаря ему истина дошла до Шарля и уничтожила его.