— Джейн!

— Я хочу увидеть ее. — Теперь она смотрела на Диксона так, что Мендесу стало интересно, какого рода отношения были между ними. — Мне нужно увидеть ее.

Диксон начал говорить что-то, но потом замолчал и посмотрел в окно. Тишина повисла в воздухе, как туман. Образ мертвой женщины всплыл в памяти Мендеса. Он хотел бы никогда не видеть ее, но это было его работой.

Наконец Диксон кивнул:

— Ладно. Но я предупреждаю тебя, Джейн, будет трудно.

— Тогда давай покончим с этим.

Все трое сели в седан, и Мендес отвез их в морг Оррисона. Никто ничего не говорил. Диксон сидел на заднем сиденье с Джейн Томас, но ни один из них не смотрел на другого, заметил Мендес, глядя на них в зеркальце заднего вида.

Служащий морга отвел их в обложенный желтой плиткой зал для бальзамирования, где на тележке в полиэтиленовом пакете лежала жертва убийства, ожидая отправки в город.

Диксон попросил его выйти, и он закрыл за собой дверь.

— Мы думаем, что она умерла незадолго до того, как мы нашли ее, — сказал Диксон. — Разложение хоть и минимальное, но есть.

Джейн Томас не сводила глаз с пластикового пакета.

— Показывай.

— Я хотел тебя подготовить…

— Черт, Кэл, показывай! — крикнула она. — Мне и так тяжело.

Диксон вскинул руки, будто обороняясь. Мендес расстегнул «молнию» и осторожно отвернул края пакета.

Джейн Томас прикрыла рот рукой. Бледность залила ее лицо.

— Это она? — спросил Диксон.

Она не ответила. Она стояла и смотрела на женщину, лежавшую в пакете, и молчала.

— Джейн? Это она? Это Карли Викерс?

— Нет, — наконец произнесла она еле слышно. — Нет. Это Лиза.

— Лиза?

— Лиза Уорвик, — сказала она и задрожала. — Она работала на меня.

— Эта женщина работала на вас? — спросил Мендес.

— Да.

— И одной из твоих клиенток не хватает.

Джейн не ответила. Она была в шоке, потом заплакала навзрыд. Кэл Диксон подошел ближе и положил руки ей на плечи, чтобы успокоить.

Мендес смотрел боссу в глаза.

— Три мертвы, одна пропала. Вы все еще считаете, что это не серийный убийца?

Диксон не стал медлить:

— Звони в Квонтико.

Ну и хорошо, подумал Мендес, потому что он уже позвонил.

Винс Леоне захлопнул дверь машины. Звук показался ему слишком громким. Он взглянул на небо. Оно было насыщенного синего цвета, до рези в глазах. Он надел солнечные очки «Рэйбанс» и глубоко вдохнул стылый осенний воздух. Голову вскружили запахи Виргинии: торф, лес, скошенная трава.

В академии было полно народу. Молодые агенты шли туда, мчались сюда. Ветераны вроде него бегали по корпусам.

Футбол на площадках, залитых бетоном, обрывки разговоров, звук газонокосилки, отдаленный грохот стрельбы — все это осаждало его слух. Зрение, слух, обоняние — казалось, все чувства обострились. Может, все это из-за потребности впитать как можно больше жизни, а может, во всем виновата пуля, застрявшая в его голове.

Он вошел в здание, направился к лифтам, нажал кнопку «вниз». В кабину вошли попутчики. Двое повернули головы и посмотрели на него, потом отвернулись. Лица были ему смутно знакомы, но имен он не помнил. Он не слишком хорошо их знал — и они его тоже, как он подозревал, хотя его память до сих пор не восстановилась полностью.

Он догадывался, что они о нем слышали. Он пришел на работу в Бюро в 1971 году, сделав блестящую карьеру в отделе по расследованию убийств полицейского управления Чикаго. Стал работать в отделе психологического анализа поведения в Квонтико осенью 1975 года, когда этот отдел стал известен несколькими яркими эпизодами. Он был частью того времени и вместе со своими коллегами стал легендой. Легендой — в сорок восемь лет. Неплохо.

Или, быть может, люди знали о нем — «А, это же тот парень, которому всадили пулю в голову, и он остался жив». Академия была маленьким сообществом, где все про всех знали, и как во всех маленьких сообществах, где все про всех знают, слухи тут распространялись быстро.

Лифт остановился, и большинство пассажиров вышли, направившись обедать или выпить кофе. Запах кофе, яиц и свиного жира ударил его в нос, словно кирпич, затем двери закрылись, и кабина продолжила свое медленное падение на двадцать футов вниз, к тому месту, которое агенты называли Национальным подвалом анализа насильственных преступлений.

Лабиринт офисов и конференц-залов во время Второй мировой войны был бомбоубежищем, укрытием для Гувера[13]и его друзей на случай ядерной угрозы. В Бюро решили, что будет уместно сослать отдел психологического анализа поведения и следственной поддержки в подвал без окон, в котором попахивало плесенью.

Замурованные в огромном склепе со своими делами — по расследованию самых отвратительных убийств и изнасилований, которые только происходили в стране, — агенты шутили (это был черный юмор, который помогал сохранить хоть какое-то здравомыслие), что живут и работают на глубине в десять раз большей, чем хоронят мертвецов.

Леоне вышел из лифта.

— Винс!

Он взглянул на своего коллегу, изумленного до крайней степени.

— Боб. Я не привидение.

— Господи, нет, конечно. Просто я удивлен, что ты у нас, вот и все. Что ты здесь делаешь?

— Насколько я помню, работаю, — ответил Винс, поворачиваясь в противоположном направлении.

Он вошел в туалет, в кабинку, и его охватил жар. От лекарств, а может, от нервов, украдкой подумал он. Его не было полгода.

Через пару кабинок кого-то тошнило.

Выйдя из кабинок, оба подошли к раковинам.

— Винс!

— Совсем плохо, Кен? — поинтересовался Леоне. Он открыл кран, набрал воды в ладони и промыл рот.

Лицо Кена было серым и опустошенным, взгляд — тревожным.

— Трое детей изнасилованы, головы размозжены выстрелом из дробовика. Мы не знаем, кто они, откуда. Не можем проверить по стоматологическим данным, потому что у них не осталось зубов. Об анализе ДНК не перестают твердить, но этим детям не придется на него рассчитывать.

— Да, пройдут годы, — сказал Винс. Когда долгожданная технология наконец появится, это будет просто чудо, но, не все так быстро.

Кен покачал головой, словно пытаясь освободиться от увиденного, Кен был лучшим спецом по профилированию, но так и не овладел способностью абстрагироваться и выстраивать стену между анализом и сочувствием. Это верный путь к язве, в лучшем случае.