Историки, как древние, так и современные, сходятся в том, что Клеопатра была женщиной исключительного интеллекта. Ее характер, столь часто непредсказуемый во внешнем выражении, был в такой же степени доминирующим, в какой была сильной ее личность; и ей, вероятно, не составило труда воззвать к грандиозным честолюбивым замыслам великого римлянина. Когда ситуация того требовала, Клеопатра вела себя с достоинством, подобающим потомку древнего царского рода, и даже во время своих шальных выходок царское величие ее личности было всегда очевидно. В мире о ней осталось впечатление как о женщине, для которой величие монархии всегда имело большое значение, и ее влияние на Цезаря в этом отношении не следует игнорировать. Такой человек, как он, не мог прожить шесть месяцев в тесном общении с царицей и не почувствовать в какой-то степени чарующую силу царской власти. Она представляла монархию в ее абсолютном виде, и в Египте ее слово было законом. Сама атмосфера ее царского образа жизни, вероятно, представляла для Цезаря тему для размышлений, и та черта его характера, которая заставила его ненавидеть мысль о подчинении любому живущему на земле человеку, вероятно, вынудила его наблюдать за действиями самодержавной царицы с откровенным восхищением. Цезарь многое знал о царях Александрии и древних фараонах, и столь же несомненно то, что они заняли какое-то место в его голове. И вероятно, в его мыслях засела точка зрения Клеопатры как представительницы самого царского из царских родов мира.

Таким образом, мало-помалу под влиянием египетской царицы и под властью своих собственных неутомимых честолюбивых замыслов Цезарь начал серьезно подумывать о возможности создать всемирную империю, в которой он будет править как царь, став основоположником царского рода, который будет сидеть на троне высшей власти на земле во все грядущие века. Очевидно, ему приходило в голову, что цари должны править по праву крови и что его собственная кровь, хоть она и была благородной и, как говорили, имела божественное происхождение, была не той, которая дала бы его потомкам неоспоримую власть над своими подданными. Человек, являющийся потомком многих царей, имеет право на царскую власть, которой не обладает сын завоевателя, каким бы благородным ни было его происхождение. Глядя вокруг себя с этой мыслью в голове, Цезарь не мог бы выбрать кого-то лучше Клеопатры для роли основательницы его родословной. В то время у римлян не существовало никакого царского рода, и поэтому греческий был самой лучшей, если не единственной возможной альтернативой; а царская династия Птолемеев в Египте была чисто македонской и восходила к военачальнику кумира Цезаря Александра Великого (Птолемей Лаг, основатель династии, происходил из греческого аристократического рода. – Ред.). В таком случае он вполне мог с воодушевлением рассматривать мысль о будущих монархах Рима, сидящих, согласно праву наследования, на древнем троне македонского Египта. А Клеопатру вдохновляла мысль о будущих фараонах, которые, кровь от ее крови и плоть от ее плоти, будут править Римом по праву, переходящему по наследству.

Клеопатре нужно было найти мужа. Она уже раньше откладывала свой брак, и уже прошел тот возраст, когда такое событие должно было произойти; любой союз с ее братом-соправителем не мог не быть лишь формальным. Теперь в ее жизнь вошел Цезарь, завладев ее девичьей любовью и сделавшись отцом ее ребенка, так что естественно предположить, что она всеми средствами, имеющимися в ее распоряжении, будет пытаться сделать его своим супругом на всю жизнь, добавив тем самым к своей собственной царской породе кровь самого достойного человека Рима. Не может быть сомнений в том, что, удалось бы ей или нет сделать Цезаря фараоном Египта, она намеревалась передать египетский трон своему и его ребенку, прибавив к имени Птолемей имя рода Цезарей. Таким образом, можно сказать, хотя мое предположение сначала покажется поразительным, что Римская империя в большой степени обязана своим существованием египетской царице, так как монархия была во многих отношениях ребенком от союза Цезаря и Клеопатры.

Эти еще неопределенные стремления и надежды нашли весьма реальное и материальное выражение в желании Цезаря знать, будет ли ожидаемый ребенок девочкой или же сыном и наследником. Кажется вероятным, что решение остаться в Египте было в основном результатом его нежелания уезжать, прежде чем он получит ответ на этот вопрос. Это и родительская ответственность, которую он ощутил, наверное, впервые в своей постыдной в отношениях с женщинами жизни (но великой и славной в остальном. – Ред.), заставили его отложить возвращение в Рим. По-видимому, Цезарь испытывал огромное чувство нежности по отношению к царице, которую он начал считать своей женой, и, без сомнения, очень хотел быть рядом с ней во время испытания, через которое должна была впервые в своей жизни пройти юная девушка хрупкого телосложения. Среди историков было принято приписывать затянувшееся пребывание Цезаря в Египте после окончания войны и улаживания там государственных дел этой страны чувственной привлекательности Клеопатры, которая, как подразумевалось, держала его в плену своих любовных чар и своей сладострастной красоты, а вышеупомянутое естественное жизненное обстоятельство полностью не принималось в расчет. Женщина, которая собирается оказать ту великую услугу, которую только может оказать представительница ее пола, не имеет ни возможности, ни желания возбуждать пылкие чувства в своем возлюбленном. Ее состояние требует от него большего проявления нежности в своей любви. Его ответственность выражается в предупредительности, интересе, сочувствии и благодарности; и совершенно глупо предполагать, что просто страсть, вроде той, которая, как считается, охватила Цезаря, могла в такое время повлиять на его действия. Если какая-то любовь и удерживала Цезаря в Египте, это была любовь мужа к своей жене, преданность мужчины, собирающегося стать отцом, женщине, которая в скором времени отдаст дань Природе в ответ на его подстрекательские действия. На самом деле, как мы уже видели, что-то большее, чем любовь, удерживало его в Египте. Там были честолюбивые замыслы, безудержное стремление и упоение завоевателя, которые обращали его мысли к новым победам; и там был высший интерес будущего царя, создающего трон, который будет занимать не только он, но и потомки Цезаря – его собственная кровь и плоть на все времена[2].