Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Оскар, – представляется он. – Оскар Сведенхаг.
– Я всего лишь хочу задать вам несколько вопросов.
На меня как будто никто не смотрит, тем не менее я чувствую на себе их взгляды.
– Мы можем побеседовать в более уединенном месте?
– А здесь чем плохо? – Оскар косится на пустой кофейник. – Одну минуту, – исчезает в похожем на овальную арку проеме и несколько секунд спустя появляется снова, с полным кофейником. – Хочешь?
– Спасибо. – Вглядываюсь в округлый кусочек пластика на его груди. – RAF. – Я отчетливо выговариваю каждую букву, не будучи уверенным, что их надо произносить именно так. – Это Royal air force[23] или что-то другое?
– R-A-F, – медленно повторяет Оскар. – Радикальный антифашистский фронт.
– А что такое радикальный антифашизм? – спрашиваю я. – Что-то вроде AFA?
Он смеется надо мной, как над ребенком, сказавшим несусветную глупость.
– Ну… что-то вроде того.
– А что такое RAF-V?
– Это тебе знать совсем необязательно.
– Я так не думаю.
Оскар делает большие глаза, моргает – подает знаки кому-то за моей спиной. Потом снова оборачивается ко мне:
– Только не надо повышать голос. Я не выношу шума, тебе понятно?
Усаживаюсь, кладу локти на барную стойку, вдыхаю запах кофе. Может, все-таки взять чашку-другую?
– Мы хотим выйти на предполагаемого свидетеля по этому делу. Это женщина, и она состоит в RAF.
– В стокгольмском отделении RAF больше сотни активистов, – сообщает Оскар. – Примерно треть их – женщины. Нужно еще что-нибудь…
Он все так же невозмутим, но глаза забегали. Нет, что-то не так с этим Оскаром.
– Ты ведь наверняка знал его, – говорю я. – Ты и Томас, вы были знакомы?
Оскар склоняет голову набок, будто размышляет, как будет правильнее на это ответить.
– Мы не были знакомы, но я знал, кто он.
– Точно не были? – Я смотрю ему в глаза.
– Слушай, убирайся-ка ты отсюда. – Он ставит кофейник на стойку. – Люди смотрят…
– Но ты сам выбрал побеседовать здесь, – говорю я. – А то можем прогуляться до бункера…
Он улыбается, поворачивается ко мне спиной. Ставит форму на посудный столик. Чистит раковину, над которой висит ящик для ножей. Я вглядываюсь в блестящие стальные лезвия.
– И много у вас обычно посетителей?
– То есть?
– Я просто спросил.
Он снова молчит, потом отвечает рассеянно, размахивая руками:
– Да, обычно много… Я понятия не имею, куда он подевался.
Оскар имеет в виду недостающий нож. Не тот ли самый, который всадили Хеберу в спину? Я пытаюсь разглядеть его обувь. Вполне возможно, что она сорок четвертого размера.
– Слушай, – он снова поворачивается ко мне, – тебе меня не запугать, ты понял? Здесь вообще никто ничего не боится, и меньше всего – таких отвратительных копов, как ты.
– Отвратительных? Это что-то новое…
– Тебе ведь нравится твоя работа, так?
– Ничего не имею против нее, – честно признаюсь ему.
– Заметно.
– То есть?
– Тебе нравится донимать людей, это заметно. Задавать им дурацкие вопросы.
– Мне не нравится, когда люди режут друг друга ножами.
На мгновение Оскар замирает. Я наблюдал подобное много раз. Как человек вдруг меняется в лице, когда понимает, что дело касается его напрямую. Он откладывает губку. На моих глазах крепкий мужчина превращается в беззащитного, готового расплакаться ребенка.
– Я всего лишь прошу тебя ответить на несколько вопросов, – повторяю я. – Сделай это – и я оставлю тебя в покое.
Оскар прикусывает нижнюю губу. Красное пятно на подбородке вытягивается.
– Что именно я должен тебе рассказать?
– Все, что знаешь.
Квадратные плечи опускаются. Фигура Оскара никнет, как будто из него вдруг выкачали воздух.
– Мы познакомились в Гётеборге, во время массовых протестов, почти тринадцать лет тому назад, – начинает он. – Принадлежали к разным фракциям, но внутри одной сети и снимали жилье у одного парня.
После Гётеборга они сдружились, во всяком случае, общались довольно тесно. Разошлись несколько лет тому назад, когда Томас ушел в науку, а Оскар устроился работать в кафе «Каиро» и некоторое время оставался в AFA, пока не перешел в RAF.
– Томас занимался социологическими исследованиями накануне смерти, – говорю я. – У тебя он тоже брал интервью?
– Брал. – Оскар кивает. – И я одно время помогал ему искать людей для новых интервью. Но Томас давно отошел от политики, от публичных акций, по крайней мере. Поэтому новых членов RAF он не знал, равно как и они его.
– Одно время? – переспрашиваю я.
Оскар вздыхает:
– Да… До того Томас справлялся без меня, он так и говорил.
Он достает из шкафа чашку, наливает кофе. Чашка белая, с черной надписью: I’D TRADE MY BOYFRIEND FOR A TRUE DEMOCRACY[24].
– Но не в тот раз. Тогда ему потребовалась моя помощь.
– А ты знаешь кого-нибудь, кто еще помогал ему?
– Я спрашивал Томаса об этом… Но нет, в том, что касалось информации, он умел держать язык за зубами. Он объяснил, что все источники останутся анонимными. Это касалось и меня и было связано с нашей безопасностью. Он присвоил мне номер…
– Какой?
– Что «какой»?
– Какой номер он тебе присвоил?
– Пятнадцать восемьдесят четыре. – Оскар делает глоток из чашки, снова поглядывает на кого-то за моей спиной. – Эти исследователи – скрытный народ… Похуже AFA…
– А как у Томаса было с личной жизнью, не в курсе? – Я доверительно наклоняюсь к нему, почесывая щеку.
– А что с личной? – недоумевает Оскар.
– Ну как… мужчина в его возрасте обычно… хотя бы думает о том, чтобы связать себя с кем-нибудь на остаток жизни. Как с этим обстояло у Томаса… претендентки были?
– Без понятия… Я о них ничего не знал, по крайней мере.
– А сюда он… захаживал?
– «Захаживал» – неправильное слово. Бывал изредка.
– У меня есть кассовый чек, из которого явно следует, что Томас Хебер был у вас на днях, а именно одиннадцатого числа. Есть основания полагать, что он встречался здесь кое с кем, чье имя или фамилия начинается на букву «Х». Ты в тот день работал?