у него появилась маска любящего мужа; он рассмеялся и обратил все в шутку, сказав, что никаких проблем не было и не будет.

Элизабет несомненно страдала. Он мог вдруг заорать на нее: „Будешь меня слушаться или, прости Господи, я тебе все кости переломаю!“ Позднее, после ее исчезновения, он только пожимал плечами и говорил: что ж, ей уже восемнадцать, пусть живет своей жизнью. Я знаю, многие говорят, что Розмари знала, что происходит, но я абсолютно убеждена, что она не имела ни малейшего понятия. Жизнь ее была и без того полна стряпни, мойки, чистки и хлопот о своих детях. К тому же, разумеется, она вечно беспокоилась о том, чтобы Фритцлю было хорошо. Думаю, у нее просто не было свободной минутки остановиться и хорошенько задуматься об Элизабет.

Знаете, Лизль действительно была очень заботливым ребенком. Как-то раз она нашла в своем саду котят и кормила их из рук. Но отец заставил ее выбросить их. Еще она часто играла в мяч там же, в саду, со своими братьями и сестрами. Все это вдруг прекратилось, когда ей было лет одиннадцать. Тогда она стала еще более робкой и замкнутой. Думаю, теперь понятно почему…»

Пауль Херер, приятель Фритцля по Мондзее, знакомый с этой семьей тридцать пять лет, вспоминает: «Трое моих детей всегда играли с его ребятами, хотя помню, что ребенком Элизабет была очень робкой и нелюдимой. У меня сложилось впечатление, что отец недолюбливает ее; он обходился с ней хуже, чем с остальными детьми. И бил он ее намного больше. Она получала от него оплеуху за самую малую провинность».

Дочь Херера Хельга добавляет: «Любимицей Фритцля была Улли». Она говорит, что старшая дочь монстра вполне отвечала его идеалам порядка, послушания и уважения. «Рози — вот та была смутьянкой, она всегда ухитрялась выскользнуть из дома, чтобы пойти на свидание с каким-нибудь парнем или на дискотеку, она была раскованная, а уж веселая!»

Херер соглашается: «У меня был щенок в Мондзее, такса, и вот он как-то съел крысиного яда, который насыпал Йозеф. Я пошел к нему, а он и говорит: „Черт возьми, твоя собака только что съела крысиной отравы“. Я не знал, что делать, а Рози была там и сказала, что пойдет со мной к ветеринару. Отец сказал, чтобы она осталась, потому что якобы у нее еще много работы, но она просто ответила ему, чтобы отстал. „Давай, Пауль, пошли“, — сказала она. Такая вот была отличная девчонка. Я понимал, что он не хочет отпускать ее в выходной, но она стояла на своем, и в конце концов он ее отпустил».

Одному своему приятелю, который пригласил Розмари на пикник, она неожиданно сказала: «Видеть отца больше не могу — пока мы тут веселимся, он может быть дома и выделывает с Элизабет черт-те что!»

Бывший учитель Элизабет Карл Остертаг, был частью взрослого мира, который так и не помог ей. Ни он, ни остальные не заметили молчаливого отчаяния, в котором жила девочка. Никто не обратил внимания на признаки, предупреждавшие о том, что она в опасности. «Я три года учил Элизабет туризму и обслуживанию в Вальдегге, недалеко от Винер Нейштадт, так как она собиралась пойти в обслуживающий персонал. Она была замечательной ученицей, сообразительной, ее ожидало прекрасное будущее. Она отучилась три года и сдала выпускной экзамен на место в системе обслуживания.

Особенно мне запомнилось, что по выходным она предпочитала оставаться в школе, а не ездить домой. У нас было несколько меблированных комнат для учащихся, и она занимала одну из них. Если ее насиловали с одиннадцати лет и далее, тогда я, конечно, понимаю, отчего ей так не хотелось возвращаться домой. Но у меня даже подозрения не возникло.

Думаю, я помню ее лучше остальных учеников, потому что я часто оставался на дежурстве по выходным, чтобы присматривать за теми, кто никуда не уехал. Обычно я брал с собой двух или трех собственных детей. Один из наших сыновей, тогда ему было шесть, просто обожал Элизабет. У нее действительно был прирожденный талант возиться с детьми, и я не помню, чтобы сыну кто-нибудь так нравился.

Один случай настойчиво всплывает у меня в памяти: на свое шестилетие сын больше всего хотел пойти пообедать в ресторан, где работала Элизабет. Такая чудесная девушка. Уже многие годы я часто задаюсь вопросом, как мог я так ошибаться. Теперь-то я понимаю, что был к ней крайне несправедлив».

Все эксперты по насилию над детьми говорят, что дети затрудняются сказать кому-нибудь о том, что с ними случилось. Они часто стыдятся, а насильники внушают им, что все их будут ненавидеть, отвернутся, не поверят, если они проговорятся. Многие дети-жертвы вроде Элизабет сохраняют детали инцеста в тайне годами, не раскрывая в полной мере свою боль и страх вплоть до взрослого возраста, если вообще решаются на это. Фритцль манипулировал своей жертвой, силой навязывая ей хранить происходящее в тайне; он зародил страх, разрушающий всю интимность и чувство безопасности, даваемые семьей.

Согласно исследованию, проведенному в Америке, менее двух процентов всех заявлений об инцесте, взятых по всему миру, оказываются ложными. Учитывая, что Элизабет Фритцль, обретя свободу, могла бы нагромоздить целый Эверест обвинений на своего отца, кажется немыслимым, чтобы она могла лгать о ранних годах своей жизни. Офицеры полиции, равно как и все сотрудничавшие при создании этой книги, скажут, что у них нет никаких причин не доверять тому, что, по ее словам, отец делал с Элизабет и когда он это делал.

Элизабет терпела страдания молча, будучи школьницей, так же как позднее она будет молчаливо терпеть страдания в камере, будучи пленницей своего отца. Сигрун Россманиц, австрийский судебный психиатр, приходит к выводу, что Фритцль развивал в себе две личности. Один Фритцль был суровым, но справедливым мужчиной в семье, который прививал вежливость, почтительность и хорошие манеры другим — особенно своей жене и детям, — другой же был тираном с вытекающей отсюда необходимостью тотального контроля, в особенности над женщинами. Апогей его комплекса власти ярче всего проявился на примере Элизабет. Фрау Россманиц объясняет: «Она была рабыней, которую он использовал в любой момент по своему усмотрению. Он сделал ее покорной и использовал в соответствии со своими нуждами. Он установил абсолютный контроль над ней».

Члены семьи, друзья и родственники, иными словами ее близкие, интуитивно чувствовали настроения и желания Фритцля куда лучше, чем сама Элизабет. Она могла проявлять робость, но на самом деле была сильной, гордой, обладавшей независимым духом; опасное триединство для мужчины,