заволжских татар, что князь их [наряду с прочим раболепием] выходил навстречу любому послу императора и ежегодно приходящему в Московию сборщику налогов за стены города и, взяв [его] коня под уздцы, пеший отводил всадника ко двору. И посол сидел на княжеском троне, а он сам коленопреклоненно слушал послов» [Литвин 1994: 77][72].

Первую описанную Литвином ситуацию – выход князя за город и отведение коня посла – проанализировал А. Н. Насонов. Он верно подметил, что «иностранцы могли легко принимать отдельные случаи за обычный порядок» [Насонов 1940: 109]. К примерам такого рода он относит и случай, приведенный А. В. Терещенко (если не принимать его за вымысел)[73].

Вместе с тем А. Н. Насонов приводит и факты «встреч» на Руси монгольских послов из русских источников. Общий вывод исследователя: «Таким образом, вполне возможно, что и при приближении ханских послов князьям приходилось выезжать навстречу “с питьем и с дары”. Однако, если такой обычай и существовал, он, во всяком случае, не был повсеместен или перестал действовать к началу XV в.» [Насонов 1940: 109][74].

Нам представляется, что А. Н. Насонов совершенно напрасно нивелирует, приуменьшает значение данного ритуала, видимо, усматривая в нем какие-то уничижительные черты. Но ведь здесь явно просматривается своеобразный монгольский посольский церемониал, обязательный при встрече «гостя».

Встреча послов издавна практиковалась у монголов, да и вообще на Востоке [Веселовский 1911: 11]. Известен рассказ ряда арабских сочинителей о встрече египетского посольства представителями хана Берке. По Ибн Абдез захыру (секретарь египетского султана Бейбарса), египтян, переправившихся через Черное море, «встретил правитель этого края в местечке Крым»; «когда они приблизились к Орде, то их встретил (там) визирь Шерефеддин Эльказвини. Потом их пригласили к царю Берке» [Тизенгаузен 1884: 63]. С некоторыми подробностями об этом пишет Эльмуфаддаль: «Там встретил их правитель того края, по имени Таюк, у которого были лошади юлак, т. е. почтовые. Имя этой земли Крым… Когда они приблизились (к Орде), то их встретил визирь Шерефеддин Эльказвини, который разговаривал по-арабски и по-тюркски; он поместил их в прекрасном помещении и принес им угощение (состоявшее) из мяса, рыбы, молока и пр.» [Тизенгаузен 1884: 192].

Вести под уздцы коня приезжего посла означало большой почет для прибывающей стороны. Но почетной обязанностью это было и для встречающего. Европейцам же это казалось унизительным. Все же дело – в различных традициях и понимании их. «Только лошадь, по понятию кочевника, возвышает человека», – отметил Н. И. Веселовский [Веселовский 1911: 9]. Согласно восточному посольскому этикету, «степень почета стала измеряться большим или меньшим пребыванием в седле» [Веселовский 1911: 10]. Отсюда следовал ряд этикетных норм [Веселовский 1911: 9–10, 13]. Среди них – «“повести коня” перед кем-либо или под кем-либо значило выразить особенное почтение этому лицу» [Веселовский 1911: 10].

Что касается восседания ханских послов на княжеском троне, то это, видимо, фантазия автора или его информаторов.

С пребыванием монгольских послов на Руси связаны и имеющие хождение в исторической литературе известия об ордынском подворье, якобы находившемся в Московском Кремле в XIV–XV вв. Существуют две версии размещения этого двора. Одна связывает его с Чудовым монастырем, другая располагает его на месте, где в XV–XVII вв. стояла церковь Николы Льняного, или Гостунского [Панова 2001: 23–26].

Чудов монастырь был основан митрополитом Алексеем, по преданию, на территории бывшего ордынского (ханского) подворья в Кремле. Земельный же участок для постройки обители святитель получил во время поездки в Орду в 1357 г. за «чудесное исцеление» от слепоты ханши Тайдулы[75].

Собор же Николы Гостунского строится столетие спустя стараниями великой княгини Софьи Палеолог. Ей приснился вещий сон, после чего она обратилась к супруге хана Ахмата с просьбой отдать ей татарский двор в Кремле для возведения новой церкви. Предание о Софье Палеолог восходит к сочинениям иностранцев [Панова 2001: 26–27]. Ранее всего такого рода сообщение встречается у Сигизмунда Герберштейна: «В крепости Москвы был дом, в котором жили татары, чтобы знать все, что делалось [в Москве]» [Герберштейн 1988: 68].

Т. Д. Панова, подробно и тщательно рассмотрев все возможные письменные источники (летописные и актовые материалы, сочинения иностранцев, историческую литературу) этих сообщений, а также учитывая данные археологических наблюдений, пришла к выводу, что «прямых указаний на существование татарского (или ордынского) подворья в Кремле в них нет»[76]. «Версия о том, что Чудов монастырь был основан в середине XIV в. на территории бывшего ханского двора, не подтверждается данными источников и является мифологическим стереотипом, появившимся в русской исторической литературе в середине XIX в. и прочно в ней утвердившимся». Вызывает у автора «серьезные возражения» и второе сообщение. «Версия о том, что татарский двор, или какая-либо его часть, просуществовала в Кремле (на другом его участке) вплоть до конца XV в. и был уничтожен лишь благодаря усилиям великой княгини Софьи Палеолог, опирается на сведения иностранцев XVI–XVII вв. о Москве – источник не всегда достоверный. Деревянная (?) церковь Николы Льняного (название XV в.), с начала XVI в. – каменный храм Николы Гостунского, существовала на территории Кремля еще до приезда в Москву Софьи Палеолог из Рима. К тому же, вряд ли инициатива великой княгини осталась бы незамеченной летописцами»[77] [Панова 2001: 31].

Бескомпромиссным выглядит и заключительный вывод статьи: «Таким образом, следует признать, что утверждения о нахождении в Московском Кремле в XIV–XV вв. ханского двора или татарского подворья – на данный момент не более чем историографическое недоразумение» [Панова 2001: 31].

Однако, может быть, все-таки какой-то исторический контекст под этими, безусловно, во многом нереальными (а в некоторых случаях фантастическими) сообщениями присутствует?

Действительно, в летописях об этом ничего нет. Мы знаем лишь (по одной из версий) о неудавшейся попытке ордынского посла Чол-хана занять княжеский стол и княжеский двор в Твери в 1327 г.

Благодарность митрополиту Алексею со стороны «царицы Тайдулы» вполне могла иметь место как «отдарок» за излечение[78]. Таким свидетельством, безусловно, стал сам ярлык, данный Алексею. Но в нем, как отмечает Т. Д. Панова, «нет никаких упоминаний о татарском дворе в Кремле Москвы и о передаче его русскому митрополиту в благодарность за исцеление Тайдулы» [Панова 2001: 28]. Значит ли это, что не могло быть и иного выражения «почтения» иерарху, не отраженного в «грамате»?

Конечно, вряд ли ордынцы (ханы или послы) владели в Кремле «земельной собственностью»[79]. Следовательно, неправомерно даже ставить вопрос о дарении части территории московской крепости. Но, возможно, если все-таки попытаться найти рациональное зерно в предании, дело обстояло так. Ханша, кроме выдачи ярлыка, отблагодарила Алексея еще материально, что позволило ему несколько позже – в 1365 г. – начать строительство будущего Чудова монастыря. Как мы уже видели, такие прецеденты в отношениях московских князей и ордынских ханов