Передо мной лежали два тела. Оборотни? На посиневшем лице женщины написан страх, широко раскрытые глаза уставились в потолок. В них отражалась люстра венецианского стекла. Нам ее подарили на свадьбу? Может быть, не помню. Кто-то негромко всхлипнул. Девочка попыталась превратиться в птицу. Отрастила черные перья, открыла окровавленный клюв. В груди у нее заклокотало, и она замерла. Я безразлично посмотрел на труп. На темном свитере блестели красные пятна, во рту скопилась алая лужица. Ничего общего с моей дочерью. Ее похитили, надо идти на поиски. Я шагнул, что-то попалось мне под ногу: косичка со смешным бантиком зацепилась за ножку стула.

Во мне не было ни жалости, ни сожаления к поверженному врагу. Зато меня терзал зверский голод. На столе лежал бутерброд, на желтой глади нежного сливочного масла расплылись красные капли. Я схватил еду, запихал в рот, прожевал и, давясь, проглотил, запивая остатками чьего-то сладкого, как патока, чая.

Снова блымкнуло. Я пошарил рукой по мертвому телу, достал из кармана сотовый. Сообщения, адресат которых теперь выбыл навсегда, некрологами поплыли перед моими глазами:

«Лапуля, ты как? Твой котик».

«Скоро мы будем вместе».

«Идеально с кофе»

«Обязательно проследи, чтобы бычок съел все сено, не то озвереет!»

Я посмотрел на руку с мобильником – на ней начали отрастать черные перья. Проклятые птицы! Теперь я стану одной из них. Этого не хватало! Я швырнул блымкнувший телефон в угол, пнул безжизненное тело и пошел на кухню. Едва я открыл дверь, странно знакомый запах ударил мне в ноздри. На залитой борщом плите стояла кастрюля, из погасшей конфорки с негромким шипением выходил газ. На улице темнело, я машинально протянул руку к выключателю. Божественный свет сорвал отросшие перья, подхватил огненным потоком, и ласковая теплая река вынесла меня на песчаный берег. Навстречу, одетая во все белое, бежала возлюбленная дочь. Она протягивала ко мне руки и смеялась. Я знал, что найду ее.

Смерть во спасение

Шар из покрытого никелем оружейного плутония рассыпался в бурую горку пыли. Заведующий лабораторией Петр Петрович Никаноров глянул на экран анализатора: адская смесь окислов и гидроксидов. Дрянь, конечно, та еще, зато вряд ли кто сможет восстановить из такой мути чистый плутоний. По крайней мере, за разумное время.

Никаноров нажал похожую на гриб красную кнопку. Взвыли аварийные вентиляторы. Бокс почти мгновенно опустел.

– Летите, мои маленькие друзья! – Никаноров бросил взгляд в окно, на высокую трубу вытяжной системы. – Несите Земле вечный мир.

Петр Петрович запер лабораторию и прошел в раздевалку. Он едва успел надеть пиджак, как дверь с грохотом распахнулась, и в помещение ворвались спецназовцы с автоматами наперевес. Не слишком ли многочисленный караул для одного маленького ученого?

Никаноров медленно повернулся и протянул руки:

– Совсем ваше ведомство не ловит мышей. Я думал, вы за мной раньше явитесь.

***

За полированным столом замер, будто восковая фигура, невзрачный человек в пиджаке. Когда Никанорова усадили перед ним, он будто очнулся, направил на собеседника настольную лампу и представился:

– Майор Панин. Как остановить вашу пакость?

– Никак. Это невозможно. В принципе, – ответил Петр Петрович и пафосно добавил: – Стражник теперь стоит, простите за каламбур, на страже человечества. Он проходит через любые фильтры и барьеры. Ничто ему не помеха.

– А я надеялся на сотрудничество и лояльность, – мягко сказал Панин.

Никаноров повторил:

– Сотрудничество и лояльность? Да! Именно поэтому я сразу вам говорю: не тратьте ресурсы, не пытайтесь остановить Стражника – это бесполезно. Да не переживайте вы так. Ничего плохого не произошло!

– Ничего плохого? Вы спустили с поводка опасный вирус, – Панин только не шипел. – Еще немного, и начнут умирать невинные люди!

– Похоже, у вас на работу набрали клинических идиотов! – резнул Никаноров. – Стражник для человека безвреднее комнатной пыли – это не биологическая сущность, а самореплицирующийся молекулярный механизм. Так что с тем же успехом вы можете подцепить заразу от своего компьютера, пока разглядываете порносайты!

– Надеюсь, вы правы. Но если Стражника станет слишком много…

– Поймите, энергии радиационного фона Земли не хватит для бесконечного размножения. Несколько сотен единиц на кубометр максимум. Но этого достаточно, чтобы проникнуть в любые хранилища ядерного оружия и уничтожить плутониевые триггеры и запальные стержни.

– А заодно и лишить человечество атомной энергетики, – добавил Панин.

Никаноров пожал плечами:

– Для активного размножения Стражнику нужно альфа-излучение определенной интенсивности. Его может дать только оружейный плутоний. Да, теоретически можно сделать урановые бомбы, но это крайне невыгодно.

С минуту Панин сидел с каменным, совершенно непроницаемым лицом. Потом тихо спросил:

– Для чего вы это сделали?

– Ради детей! – ответил Никаноров. – Мне не хочется, чтобы их жизнь зависела от человека с кнопкой. По-моему, здесь и так все ясно. Смиритесь, майор! Человечество лишилось возможности уничтожить себя. Мир, дружба, счастье! Нам остается прекратить войны и заняться чем-нибудь полезным. Я сделал то, о чем мечтали поколения ученых еще со времен Тринити!

– У вас же сын и дочь, насколько мне известно? Взрослые. Вы их вырастили в одиночку?

– Именно так, – Никаноров вздрогнул. Через детей особисты могут надавить на него! Но сделать уже ничего нельзя.

– Уважаю. Не бойтесь – мы же не звери. Сын за отца не отвечает!

Панин нажал на кнопку селектора:

– Сержант!

В комнату влетел часовой с автоматом.

– В девятнадцатую его! И полный пансион!

Никанорова провели длинным коридором. В стенах темнели металлические двери. Сержант громко считал номера:

– Один, два, три… девятнадцать!

Откуда-то появился охранник с ключами. Лязгнул замок, и сержант втолкнул Никанорова внутрь.

Камера, скорее, напоминала гостиничный номер или комнату в общежитии, а не тюремный блок. Здесь не было нар, большую часть свободного места занимала застеленная деревянная кровать. Старый письменный стол притулился в углу. Узкий проход вел в санузел. Матовый свет плафонов ярко, но вместе с тем мягко заливал комнату. О том, что весь этот комфорт лишь предваряет изощренную пытку, стало ясно намного позже.

Никаноров едва успел снять пиджак, как вдруг лампы погасли. Теперь в комнате горел только тусклый синий свет. Наверное, наступила ночь.

Из-за двери не доносилось ни единого звука. Никаноров прилег на кровать. Мягко и удобно. В чем же подвох?

Обычно человек, вырванный из повседневной жизни, не может заснуть в первую ночь заключения. Он думает о потерянной свободе, об оставшихся на воле родных. Но Никаноров, выпуская свое детище, знал, на что идет. И все равно, прежде, чем уснуть, он успел удивиться собственному спокойствию.

Когда Никаноров очнулся, в комнате горели лампы. В стене открылась дверца, в нише за ней поблескивал металлический поднос