Вниз, вниз по узкой лестнице, направо, ещё вниз, железные двери как люки в банках или танках. «…как басы кочегарят…» - говорит Вася, говорит, говорит, но мы слышим только как они кочегарят.

Мы сели на бордюр-лавку возле стеночки (своего рода плебейский чил-аут), оползли, О’Фролов даже лёг с ногами, вытесняя других посетителей. Красная мигалка своими кровавыми молниями кидалась прямо в глаза, прямо в уши с двух сторон нависали немаленькие колонки, которые чуть слегка кочегарили… Саша сказал (проорал мне непосредственно в череп через ушную раковину), что сейчас облюётся или всё это расшибёт. Вдруг всё смолкло. «Выпить», - пропищал О. Фролов, как в пустыне утопающий. «О. Шепелёв, пойдём в бар, пока не поздно», - официально пригласил Санич. «Причём подчёркиваю: за твой, за твой, подчёркиваю (то есть мой. – Авт.), счёт!» – пояснил О.Ф. Уж было началась обычая перепалка:

- А когда за твой?

- Вчера за чей пили?

- За мой!

- Во-от, за твой. А сегодня – за твой!

- За мой!!

- Сегодня за твой, а завтра будем – за твой!

Но уже начинался «Химикал», мягко раскачиваясь, выдвигался кислотный пипол (я, помнится, перепел О.Ф. под руку с самогоном депешовское «People are people» как «Пипа, о, пипа!», и он чуть не облевался, а альбомчик ChimBros’а “Dig Your Own Hole” перевёл - тут же, за их (да и своим, признаться, немного тож) разжиранием, - свершая за руболь двадцать рецензию, как «Самотык», но знатокам русского языка в тамбовской газетке, лексикон которых не превышает 1.100 единиц (причем в основном из похабных неологизмов типа «озвучить»), это слово почему-то оказалось знакомым, они распознали его как неприличное и поправили: «Копай свою собственную нору», на что присутствующий при рецензировании рецезии, вибрирующий в похмельно-накоряжном ожидании «моего» гонорара ОФ начал произносить почти то же, что и на филфаке, и я его выдернул из кабинета за руку, потеряв теперь и это), девушки во всяческих шапках, зато в каких-то обрезочках вместо юбок и маек, и ботинках как на копытах – ровными, словно метрономными, и вроде как метровыми шажками отекли к центру, где опять проснулась мигалка, затем вторая, третья…

В глазах были только вспышки, Санич плюнул и вскочил, сжав кулаки – наверно собираясь уйти. Замельтешили лучи стробоскопов, забегали круги и звёздочки на полу - О. Фролов тоже вскочил, весь на нервах. А я, всматривавшийся в ломающуюся толпу и думавший, что вся эта ломка, раскадровка, причудливая эффектность кислотности танца сразу исчезнет, если включить свет, даже какой-нибудь красный или разноцветный, только мигающий с частотой герц под 50, - вдруг в центре этого сомнамбулического круга, раскачивающегося в предвкушении основного бита, различил – Репу!

«Пидорепа!» – начали мы на неё, но она упорно нас не замечала. Тогда мы протиснулись к ней, стали теребить за мешкообразный свитер, за лапки и являть «пидорепа!» прямо в оба уха, но она упорно нас не замечала – внутри неё сжималась пружина – и вот только сорвался первый удар бита, сорвалась и она, все и всё сорвались, взорвалось. – Она вырвалась, выпрыгнула, срывая с себя свитер, бросаясь прямо на людей, барахтаясь в своей мешковине… Окружающие расступались перед нею, смущаясь или смеясь; какие-то шершни сшибались сами с собой и даже ничуть не смущаясь с ней; мы отходили, наблюдая… Репа перешла уже как бы на нижний ярус, чуть ли не в присядку напрыгивала на людей – чуть ли не под юбки влезала, раскорячиваясь и будто бы невольно охватывая у всех ножки своей мешковиной, из которой никак не выпрастывались лапки. Наконец она сама как-то переступила, запутала себе ноги, упала и, извиваясь, поползла к выходу… Но заслышав в принципе невозможные в природе изощрения ди-джеев, сделавших бит «Химикала» ещё более насыщенным и одновременно более рваным, она вскочила, налетая на какую-то девушку совсем простенького вида, заподпрыгнула на стреноженных лапках, приземлившись совсем убийственно, и, отхаркивая желудочную жидкость на пол, подёргиваясь и извиваясь паче прежнего, поползла в угол. «Паскуда», -почему-то невольно подумалось мне, «Паскудина!», «Паскудница!» - одновременно в разные уши крикнули мне Саша и Саша.

- Сыночек, сынок, что ж ты?.. – роились мы вокруг Репы – сжавшись и дрожа, она сидела на корточках, вся бледная, мутная, выплёвывая внутриутробную свою гадость.

- Пошли вон, - едва членораздельно выдавила она и длинно закашлялась, одновременно выблёвывая жидкость. По тому что к посланию не был добавлен расхожий у неё «ослёнок» (или «ослята») мы поняли, что дело плохо для неё – т. е. серьёзно.

- Алёша, сынок, хочу быть как он, - завибрировал вдруг О’Фролов. – Пить надо больше и чаще!

Я подумал, что, по сути дела, если вдуматься, то хватит… Девушки в латексе – в юбочке и штанишках – проследовали мимо нас, размышляющих, соображающих. Эта одежда придумана специально для пота, он льётся ручьями, как будто в жару под сорок с температурой под сорок лежишь, завернувшись в два одеяла (у меня раз такое было…), ручьи эти струятся, стремятся… по коже и одновременно по резине… Как же эти девочки пойдут домой: прохладной ночью, на заре, на ветру?..

- …До ветру?! гы-хы-хи! (Они тянули меня к бару).

- Всё, я не пью и больше пить не буду, повт… - но ибупрофаны подхватили и буквально-таки потащили.

- Кто не жрёт, так и жизнь пройдёт! А кто жрёт – не проябёт! – стереоэффектом проскандировали мне в уши…

Я пытался уцепиться взглядом за кого-нибудь – за какую-нибудь. Вредная привычка, да… - ад. За поворотом, за углом, «один молодчик молодой», выражаясь по терминологии А. Лаэртского, «осасывал» – это уже из лексикона О. Фролова – совсем молоденькую особь из отряда длинноволосых, призрачных, хрупких, телесных, живучих-настырных, напроломных-как-танк существ. (Естественно, что я имею в виду не пидоров, коих не знаю и не разумею, а всего-навсего «Ж».) Рука его находилась у неё в джинсах и, судя по компрессии поцелуя, уже долезла до почти горизонтальной, при такой позе отклячивания смотрящей в пол плоскости. Они меня тащили, я смотрел на неё, вляпавшись, как в жвачку; она, почувствовав, открыла глаза и смотрела на меня – не было видно лица, остальной его части, выражения на нём – как будто его голова была у неё между глаз – чёрные две точки, чёрные волосы, чёрные джинсы…

- Я так не могу, - (пред)вещал я, когда мы входили вместо бара в «башню», – мокрые, полуголые, молоденькие, как 9-й выпускной класс, белые женщины дрыгають, прыгають и глотают пепси и спиртноэ, удары музыки, молнии – и всё это в одной комнате со мной, в земле, в холоде, в бетоне, в могиле, вокруг меня… Пир, гора, жара, каннибализм во время мора и чумы… Как тут выдержать…Дверь бы закрыть, взять…

- …ножичек… - подсказал Саша.

- Ну если очень маленький, аккуратненький, мягонький, как пёрышко… Ведь это так естественно! Для всех я «маньяк», «фашист» и «наркоман»! Естественно! Я христианин! Неестественно?! Brutalize - доводить до скотского состояния! Scotomize! До естественного!

Саша и Саша не одобряли мегапарти для малолеток, зато «башню», а затем и «трубу» они одобрили радикально! Здесь стоял дым ещё больше, чем в дансинге – в маленькой каморке находилось человек двадцать, кто сидел - на двух пластиковых стульях, остальные - на корточках, кто стоял, кто лежал – и все поголовно выпивали или курили или ожидали своей очереди для оного. Народ, впрочем, тусовался – тасовался как карты – одни туда, другие сюда, входят, выходят… Хотя вообще-то здесь только «свои» – своего рода вип-зона, только маргинальная, никем не санкционированная, ничем не подкреплённая, поэтому слегка криминальная… Иным модным и стильным молодчикам, которые запросто захаживали, заворачивали (в том числе и чтобы польстить своим стильным девушкам) «к музыкантам» - сворачивали носы и вышибали зубы, а девушки бегали за милицией. Это клан, это Гарлем, это братство, это KOЯN family, говорит Феденька, но конечно, немного идеализирует… Приходят менты, останавливают музыку, а Федечка в микрофон начитывает, по-моему, айэфкеевскую телегу… (извините, вот режиссёры подсказывают мне, что сие есть опус совсем другой - какой-то московской рэперской банды) про ментов… Первый, единственый и последний концерт «ОЗ»: хотя вход «плюс 15 р.» и на флаерах под названием «Общество Зрелища» подписано в скобочках: «группа» – зал битком – молва людская - «посмотреть на долбоёбов»! Целый день отстройка аппаратуры, ожидание – и вот – выход – и всё, почти весь лохотронский кауфманский аппарат, отказывает!.. Фронт-бой О. Шепелёв – «весь концерт жопой к зрителям», на хлястике непотребной кофточки два значка – свастика и уточка, «Вокал не идёт!» – «Другой микрофон!» - проверка: «Раз, рез, риз, руз, роз, разрез… Ёбаный в рот! Ебать вас всех в рост! Ебаный отстойник «Танк»!»… «А как же день пограничника?» - патетический вопрос и в ответ им тематический нанос: «Афган, Чечня… - больше не будет в России такого – никогда… никогда! Молодцы погранцы!.. (небольшая пауза) хуй вам в рот! (всё с той же патетической интонацией) хуй вам в рот!» И после этого он и они ещё ушли оттуда живыми – да даже не ушли – ползали и блевали во всех углах… Репутация, имидж, ореол, стиль и образ… жизни. А жизнь она такая, да-а…