Она резко встала.

— Нет, — сказала она. — Нет, не эту.

— Эту, другой нет.

— Это неправда.

— Еще одна попытка, и вновь провал, — утомленно бросил он. — У людей все идет по кругу. И я вновь начинаю сначала, как они. Этому не будет конца.

— Но я иная, — сказала она. — Если бы я не была иной, вы не любили бы меня, ведь так?

— Да, — ответил он.

— Для вас я единственная в своем роде.

— Да, — повторил он. — Единственная, как все эти женщины.

— Но я — это я, Фоска! Вы больше не видите меня?

— Я вас вижу. Вы блондинка, вы щедры и честолюбивы, вы боитесь смерти. — Он покачал головой. — Бедная Регина!

— Не жалейте меня! — выкрикнула она. — Запрещаю вам жалеть.

Она убежала.

— Мне пора, — сказала Регина.

Она устало взглянула на дверь бара. За дверью была улица, ведущая к Сене, а по ту сторону реки студия, где за столом сидел Фоска и не писал. Он скажет: «Хорошо порепетировали?» Она ответит: «Да», и вновь сомкнется молчание. Она протянула руку Флоранс:

— До свидания.

— Выпейте еще портвейну, — предложил Санье. — Времени у вас достаточно.

— Время… — сказала она. — Да, времени у меня много.

Фоска не глядел на часы.

— Мне жаль, репетиция прошла так скверно, — сказала она.

— О! Чудесно видеть вас за работой, — откликнулась Флоранс.

— У вас есть удивительные находки, — подхватил Санье.

Их голоса звучали мягко, они подвигали к ней тарелку с бутербродами, услужливо подносили ей сигарету, их глаза с участием смотрели на нее. Они не злопамятны, думала она, но в сердце не было радостно-презрительного потрескивания; она больше не могла никого презирать.

— Вы правда решили? Уезжаете в пятницу? — спросила она.

— К счастью, да, — ответила Флоранс, — я уже на пределе.

— Она сама виновата, — с упреком сказал Санье. Он взглянул на Регину. — Ни в жизни, ни на сцене она не умеет экономить.

Регина понимающе улыбнулась. Он смотрит на нее, как смотрел на меня Роже, мелькнула у нее мысль. Он чувствует усталость Флоранс, делит с ней радости и заботы, дает ей советы, она царит в его сердце: они пара. Регина встала:

— Теперь мне пора идти.

Улыбки, нежное воркование — все это было не для нее, как и простое человеческое понимание. Открыв дверь, она погрузилась в одиночество. В одиночестве она перешла Сену, она шла к отделанной красным квартире. Но это было не прежнее, гордое одиночество. Просто женщина, заблудившаяся под небом.

Анни не было дома, дверь Фоски была закрыта. Сняв перчатки, Регина застыла в неподвижности. Большой стол, занавеси, безделушки на полках — казалось, все эти предметы спят. Можно было подумать, что в доме мертвец и вещи в страхе притворяются несуществующими. Она нерешительно сделала несколько шагов: никакого отклика. Регина вынула пачку сигарет, переложила ее в сумку; курить ей не хотелось, вообще ничего не хотелось. Даже ее лицо в зеркале было безжизненным. Она поправила прядь волос, направилась к комнате Фоски и постучала в дверь.

— Войдите.

Он сидел на кровати и со старательным видом упорно вязал длинное полотнище из зеленой шерсти.

— Хорошо поработали?

— Очень плохо, — сухо ответила она.

— Завтра выйдет лучше, — сочувственно произнес он.

— Нет, — сказала она.

— Конечно, все повернется к лучшему.

Она пожала плечами:

— Вы не могли бы оставить на минуту ваше творение?

— Как пожелаете.

Он с сожалением отложил шарф.

— Чем вы занимались? — спросила она.

— Вы же видите.

— А пьеса, которую вы мне обещали?

— Ах, эта пьеса!.. — Он добавил извиняющимся тоном: — Я надеялся, что все сложится иначе.

— Что именно? Что мешает вам работать?

— Я не могу.

— Вы не хотите.

— Не могу. Я желал помочь вам. Но не могу. Что мне сказать людям?

— Написать пьесу несложно, — бросила она, теряя терпение.

— Для вас это естественно, ведь вы одна из них.

— Попытайтесь, вы ведь еще ни слова не вывели на бумаге.

— Я пытаюсь, — сказал он. — Временами один из моих персонажей начинает дышать, но тотчас угасает. Они рождаются, живут, умирают, и мне больше нечего сказать о них.

— Но ведь вы любили женщин, — возразила она. — У вас были друзья-мужчины.

— Да, — согласился он. — У меня есть воспоминания, но этого недостаточно.

Фоска закрыл глаза, — казалось, он отчаянно пытается вспомнить что-то.

— Нужно немало сил, — тихо произнес он, — немало гордости или любви, чтобы верить в то, что людские поступки имеют значение и что жизнь человека превозмогает смерть.

Она подошла к нему:

— Фоска, для вас моя судьба не имеет значения? — У нее перехватило дыхание, она со страхом ждала его ответа.

— О, вам не следовало спрашивать меня об этом, — попытался он уклониться от ответа.

— Почему?

— Вас не должно беспокоить то, что я думаю. Это слабость.

— Слабость… — повторила она. — Значит, потребовалось бы больше мужества, чтобы убежать от вас?

— Я знал одного мужчину, — сказал Фоска. — Он не бежал, он смотрел мне в глаза, слушал меня. Но это было его решение.

Она ощутила ревность к этому незнакомцу:

— Разве он был не такой, как другие, бедняга, тщетно пытающийся существовать?

— Видимо, да, — ответил Фоска, — но он не питал никаких надежд.

— Стало быть, важно делать то, что задумал? — спросила она.

— Для него это было важно.

— А для вас?

— Он пекся не обо мне.

— Но он был прав или нет?

— Не могу отвечать за него.

— Можно подумать, что вы восхищаетесь им.

Он покачал головой:

— Я не способен восхищаться.

Регина в растерянности прошлась по комнате.

— А я? — тихо спросила она.

— Вы?

— Я кажусь вам ничтожной?

— Вы слишком много думаете о себе, — сказал он. — Это нехорошо.

— А о чем я должна думать?

— О, я не знаю.

Регина спустилась со сцены. Фоска сидел в полутьме, в глубине пустого зала; она направилась к нему. Ее остановил голос: