Мы взлетели, рассекая воздух. Я видел маленькие качели, игрушки: кукол, зверюшек, настольные игры. Возле песочницы выстроились в ряд голубые ведерки.

Но главное, что бросились в глаза, – это дети: мальчики и девочки, в шортах, футболках. Они весело играли в своем крошечном мире, в мире, где могут жить только дети, и в этот момент с неба на них стали падать двое сумасшедших на ревущем мотоцикле.

Кто-то превратил мертвую землю в детский сад и не догадался предупредить об этом меня.

Более благоразумные рассыпались по сторонам.

Элис кричала, вцепившись в руль. На пути следования мотоцикла стоял толстый ребенок, человеческая мишень. Должно быть, не понимал, что на него мчатся сотни фунтов металла и человеческой плоти со скоростью сорок миль в час.

Кричать «прочь с дороги, толстяк» было бессмысленно. Я вспомнил о трюках, которые выкидывал много лет назад на берегу Покапо. В тысячную долю секунды подумал, что делал это ради бравады. Пассажиров со мной тогда не было.

Не было и перекормленных младенцев, вросших в землю. Никто не стоял в нескольких футах от меня, раскрыв рот.

Я резко наклонился вправо, положив мотоцикл набок. Услышал визг Элис. Она не хотела, чтобы мотоцикл перевернулся. Правда, и выбора у нее не было.

«Кавасаки» наклонился к земле под углом в сорок пять градусов. Грязь разлетелась во все стороны. Я притянул Элис левой рукой за талию и держал крепко, а сам подался вперед и ухватился за руль. Правой ногой надавил на тормоз. При торможении шлем слетел с головы и выкатился в песочницу.

Мы пролетели под углом футов десять, и байк наконец остановился, не задев ни одного ребенка, что удивило их не меньше, чем меня.

Это удивительное событие Элис отметила тем, что полетела головой вперед через руль и свалилась на пыльную землю в кучу пластмассовых блоков и игрушечных зверюшек. Она вскрикнула от боли и обернулась ко мне. Выражение ее лица было непередаваемым, я не сразу понял, что с ней случилось.

– О господи, Бирс! – воскликнула она и схватилась за левую руку.

В ее глазах стояли слезы.

– Я сломала запястье. Ты сломал мне запястье.

Благодаря чуду я остался сидеть на мотоцикле. Мотор продолжал рокотать подо мной. Толстый мальчик подошел ко мне. Он оказался чуть старше, чем я подумал. Возможно, ему было семь лет.

Мальчик протянул руку и сказал:

– Круто! Меня зовут Тим.

– Тим! – сказал я, погрозив пальцем. – Никогда так не делай. Понял?

Я взглянул на Элис. Она поддерживала левую руку и смотрела назад, на стену. Я тоже обернулся. Там был какой-то человек в костюме. Он пробирался сквозь створки разрушенных ворот. Вид у него был разъяренный. В его правой руке угадывался пистолет.

Времени на обсуждение не было. Я пересел на переднее сидение, взялся за руль и нажал на газ. В этот момент я был далеко не уверен, что смогу ехать на этой машине после столь длительного перерыва. Впрочем, и выбора у меня не было.

– Ты идешь? – спросил я быстро. – Или останешься поиграть с детишками?

Она произнесла несколько слов, которые Тиму лучше было бы не слышать, вскочила на заднее сидение и вцепилась в меня здоровой рукой.

Все выглядело непривычно. И ощущения были другими.

Элис вопила. То ли это была реакция на мое ужасное вождение, то ли из-за того, что мы оказались теперь так тесно связанными, ей передалось мое потрясение от нового мира. Я был на незнакомой земле, которая когда-то была моей, а теперь принадлежала другим. Этих людей я не знал, знал лишь, что вряд ли полюблю их.

Я оглянулся и ощутил, как в душе поднимается чувство, спавшее два десятка лет. Я узнал его и вспомнил, как оно называется – гнев.

Человек в темном костюме стоял в толпе детей, повернув в нашу сторону руку с черным пистолетом. Я услышал громкий хлопок и детский визг.

Впервые за долгие годы в меня кто-то стрелял. В душе зашевелился страх. Я испытывал его в прежней жизни, потея в тесной униформе на городских улицах.

Накатило бешенство.

– Бирс! – завопила Элис и вжалась в мою спину. – Мы когда-нибудь выберемся отсюда?

«Да, конечно, – подумал я. – И оставим детей с вооруженным маньяком». Но рассудок подсказывал мне, что, судя по всему, этот маньяк – переодетый полицейский.

Я снял с ремня свой старый револьвер. Элис схватила меня за рукав. Ее рука была в крови.

– Ты что, станешь стрелять? – закричала она. – Когда рядом столько детей? Тебе легче станет?

Человек в костюме бежал к нам. Видна была профессиональная выучка. Пистолет по-прежнему был повернут в нашу сторону.

– Нет, – ответил я Элис и сунул револьвер за ремень.

Нажал на газ – мы вылетели из узкого проулка у детского центра. Впереди должна быть дорога. Оказалось, что прежнее мастерство не забывается. Удаляясь от полицейского, я заново открывал былые водительские навыки. Мотоцикл мчался в неизвестность. Я был на незнакомой планете.

Какая это была улица, не знаю. Мы неслись под гору мимо низких промышленных зданий, напоминавших блоки детского конструктора. Я лишь предполагал, что улица идет в сторону Сандертона, потому что в моем воспаленном мозгу ничто на ней не пробуждало воспоминаний – ни дом, ни залитый асфальтом двор. За спиной прозвучал выстрел. Элис снова завизжала и вцепилась в меня еще крепче. Я нажал на газ. Через четыреста ярдов дорога свернула, и детский сад исчез из виду. Как только мы повернули, я немного сбросил скорость. Понял, что не могу остаться незамеченным, поскольку меня выдают два обстоятельства.

На голове у меня не было шлема, а в городе, ставшем для меня чужим, это, скорее всего, было серьезным нарушением. К тому же при свете дня бросалось в глаза оружие, висевшее у меня на поясе.

Правда, в настоящий момент некому было обратить на нас внимание. Я не видел ни домов, ни людей. Одни офисные здания и припаркованный фургон для доставки продуктов. Я чувствовал, что мы близко от Сандертона. Впереди показалось что-то смутно знакомое – перекресток, где местный фермер торговал когда-то фруктами и овощами на прилавке у дороги. Теперь здесь был видеомагазин, но я увидел вывеску, и, когда мы наконец подъехали к перекрестку, я уверенно повернул налево, думая, что взял правильное направление. Тут могли возвести новые здания, проложить новые дороги, изменить названия улиц. Но реки жили дольше людей, и эта дорога должна была привести нас к Покапо. Там я собирался бросить мотоцикл и скрыться на территории, которую всегда знал и помнил.

Последняя успокоительная мысль и треск мотора утихомирили внутреннюю дрожь. Я перестал думать о будущем. Оглядевшись вокруг, понял наконец, что имела в виду Элис Лун, называя меня динозавром.

Мой Сандертон был длинной, прямой, пыльной улицей. На ней стояли низкие одноэтажные дома без претензий – простые коробки для простых рабочих. У каждого домика – заборчик, а за ним – крошечная лужайка с побитым автомобилем.