придется выслушивать весьма неприятные упреки в поверхностности, недальновидности, недостатке идеализма и понимания высших интересов человечества. Но, с одной стороны, для меня эти упреки не новы, а с другой – если кто-то даже в юные годы пренебрегал неодобрением современников, какое значение оно имеет в старости, когда человек обретает уверенность, что скоро останется за пределами их благорасположения или антипатии? В былые времена дела обстояли иначе: тогда за подобные высказывания человек определенно расплачивался сокращением срока своей земной жизни и быстро приближался к возможности на собственном опыте убедиться в отсутствии или наличии жизни загробной. Однако, повторю, те времена миновали, и ныне подобные писания безопасны даже для их автора. В крайнем случае его книгу не позволят переводить или распространять в той или другой стране. И пожалуй, как раз в стране, убежденной в высоком уровне своей культуры. Однако, если уж люди вообще высказываются за отвержение желаний и за покорность судьбе, придется снести и эту неприятность.

Затем я все же вернусь к вопросу о том, не может ли публикация этого труда причинить кому-нибудь вред. Пусть не какой-то личности, а делу – делу психоанализа. Более того, невозможно отрицать, что он является творением автора, по чьему адресу было высказано немало недоверия и недоброжелательства, а если и теперь я выступлю с неприемлемыми воззрениями, люди с большой охотой переключатся с моей персоны на психоанализ в целом. В данном случае ясно, скажут они, куда ведет этот психоанализ. Маска сброшена: он ведет к отрицанию бога и нравственного идеала, как мы, скажем прямо, и подозревали. Чтобы затруднить обнаружение этого факта, нам морочили голову, будто психоанализ не обладает мировоззрением и не в состоянии его создать.

Такие толки мне действительно неприятны из-за многих моих сотрудников – некоторые из них не разделяют моей позиции по религиозным вопросам. Впрочем, психоанализ уже выдержал немало нападок, придется ему перетерпеть и эту. Да и на самом деле психоанализ – это метод исследования, беспристрастный инструмент вроде, скажем, исчисления бесконечно малых величин. Если с помощью этого исчисления какому-то физику удастся установить, что через определенное время Земля погибнет, людям следует все же поразмыслить, прежде чем приписывать деструктивные тенденции самому проведенному расчету или по этой причине его запрещать. Все, что я говорил здесь о степени истинности религии, опирается не на психоанализ и было высказано другими людьми задолго до его появления. Если благодаря применению психоаналитического метода можно раздобыть новый аргумент против истинности религии, tant pis [тем хуже – фр.] для религии. Однако ее защитники могут с равным правом пользоваться психоанализом, чтобы полнее оценить эмоциональное значение религиозного учения.

Теперь перейдем к защите от нападок. Совершенно очевидно, что религия сослужила человеческой культуре громадную службу, внесла значительный, но недостаточный вклад в обуздание асоциальных влечений. Многие тысячелетия она управляла человеческим обществом, и у нее было время продемонстрировать, на что она способна. Если бы ей удалось осчастливить большинство людей, утешить их, примирить с жизнью, сделать их приверженцами культуры, никому бы и в голову не пришло стремиться к изменению существующего положения вещей. Что мы видим вместо этого? Что устрашающе велико число людей, недовольных культурой и в ней несчастных; они воспринимают ее как ярмо, которое нужно сбросить. Что эти люди либо все свои силы бросают на ее исправление, либо в своей вражде с нею заходят так далеко, что вообще ничего не желают знать о культуре и об ограничении влечений. Здесь нам возразят, что до подобного положения мы докатились как раз потому, что религия лишилась части своего влияния на людские массы вследствие прискорбного действия прогресса науки. Примем к сведению это утверждение и его обоснование, чтобы позднее использовать в наших целях; само же это возражение бездоказательно.

Сомнительно и то, были ли во времена неограниченного господства религиозных доктрин люди в общем и целом счастливее, чем сегодня; нравственнее же они точно не были. Люди всегда умели трактовать предписания религии сугубо формально и тем самым не раз подрывали их намерения. Призванные надзирать за соблюдением этих предписаний священники не особенно противились. Похоже, что милосердие бога мешало ему быть справедливым. Люди грешили, а потом приносили жертву или каялись и тем самым делались свободными для совершения новых грехов. Русская духовность (Innerlichkeit) додумалась до идеи, что грех необходим, дабы в самой полной мере с благоговением наслаждаться божьей благодатью, – иначе говоря, что, по сути, он богоугоден. Вполне очевидно, что священники имели возможность поддерживать покорность масс религии лишь ценой очень крупных уступок природе человеческих влечений. При этом существует принцип: один бог могуч и праведен, человек же слаб и греховен. Во все времена безнравственность находила в религии не меньшую защиту, чем нравственность. Но уж если деятельность религии по обеспечению счастья людей, их преданности культуре и способности к самоограничению во имя морали нельзя улучшить, возникает очередной вопрос: не переоцениваем ли мы ее необходимость для человечества и обдуманно ли мы поступаем, основывая на ней наши требования к культуре?

Порассуждаем же по поводу не вызывающей сомнений ситуации. Мы слышали признание, что у религии больше нет того влияния на людей, какое было раньше (в данном случае речь идет о христианской европейской культуре). И это не потому, что стали менее привлекательными ее посулы, а потому, что теперь людям кажется, что посулы эти меньше заслуживают доверия. Признаем, что причина такого изменения в укреплении духа научности в верхних слоях человеческого общества (и она, видимо, не единственная). Критика подорвала доказательную силу религиозных текстов, естествознание раскрыло содержащиеся в них ошибки, сравнительное исследование выявило прискорбное сходство почитаемых нами религиозных представлений с духовной продукцией первобытных народов и времен.

Дух научности вырабатывает определенный подход к предметам этого мира, перед проблемами религии он ненадолго останавливается в нерешительности, но и в этом случае преодолевает ее. Этот процесс неудержим; чем больше людей приобщится к сокровищам наших знаний, тем шире становится их отход от веры в религию. Сначала только от ее устаревших, неприемлемых одеяний, а затем и от ее фундаментальных предпосылок. Одни только американцы, проведшие в Дейтоне «обезьяний процесс», оказались последовательными. Обычно же подобного рода переход совершается половинчато и лицемерно.

По отношению к культуре со стороны образованных людей и работников умственного труда почти нет угроз. Замена религиозных мотивов цивилизованного поведения другими, светскими, происходит у них, похоже, без проблем, да и сами они по большей части ее активные приверженцы. Совершенно иначе обстоит дело с огромной массой необразованных и угнетенных людей: у них достаточно оснований быть противниками культуры. Все идет хорошо, пока они не понимают, что больше не верят в бога.