Скромным советским служащим он закончил свой жизненный путь в шестидесятые годы ХХ столетия, оплакиваемый родными и близкими. Говорили, что на поминках кто-то высказал мысль об использовании тела Иосифа Ариевича в качестве запасного при мавзолее Ленина, на случай каких-нибудь непредвиденных обстоятельств, но было уже поздно: крематорий покойников обратно не выдавал.

ЦК ВКП(б) изгнанием Славкина из натурщиков не ограничился. Оказалось, что в Москве, помимо Славкина, в образе Ленина позируют – работник издательства «Легкая промышленность» Морозов и бывший шофер Лебедев, который к тому же выбривает себе лысину и красит волосы в рыжий цвет. Нашелся натурщик и в Ленинграде. Он разъезжал по городам, в которые его вызывали художники, и брал с них за позирование по пятьдесят рублей в час. Надо отдать должное натурщикам, они не пользовались образом Ленина для добывания дефицитных товаров или дополнительной жилплощади, не попадали в вытрезвитель, их не спускали с лестниц в жилетках и партийных кепках мужья любовниц. Наоборот, они изучали историю ВКП(б) и вели вполне добропорядочный образ жизни. Да и занятие их (позирование) предосудительным назвать никак нельзя. Художники всегда пользовались услугами натурщиков. Просто здесь был особый случай. Рисовать конкретного великого вождя с натуры, с простого смертного, – кощунство, а если вождь к тому же становится похожим на натурщика – тем более.

Художники были в панике: «Пропали наши труды!» С открытой недавно выставки графических произведений на темы истории ВКП(б) был снят портрет Ленина, написанный известным художником Сергеем Герасимовым со Славкина. Под угрозой отлучения от ЦК ВКП(б) оказались произведения и других столпов социалистического реализма.

Дальнейшие события в столицах стали приобретать прямо-таки мистический оттенок. Известно, что с лица вождя после его смерти скульптором Меркуровым была снята посмертная маска, или «матрица», как ее еще называют. Специальная комиссия по увековечению памяти Ленина категорически запретила ее распространение. И вот, перед войной, у московских и ленинградских художников и скульпторов стали появляться маски Ленина. Они очень дорого стоили, и Ленин на них не совсем походил на самого себя. Кто-то даже высказал подозрение о том, что вождя в гробу подменили. Узнав об этом, партийные органы снова всполошились, подключили чекистов. В распространении масок заподозрили Меркурова. Мастерскую скульптора обыскали, но маску не нашли. Кроме как в сейфе Центрального музея В. И. Ленина, ее нигде не было. Все маски у художников и скульпторов, конечно, изъяли, а во избежание всяких недоразумений и сомнений Главлит (цензура), по указанию Управления пропаганды ЦК ВКП(б), 13 июня 1941 года издал приказ. В этом приказе говорилось о том, что отныне выпуск фотопортретов, картин, рисунков, плакатов, имеющих общественно-политический характер в количестве более десяти экземпляров, разрешается только Главлитом в Москве. Этим же приказом контроль над всеми произведениями искусства, в том числе и над фотографией, был возложен на главного цензора.

Вот тот скромный вклад, который внес Иосиф Славкин в дело развития советской социалистической цензуры. История ему этого не забудет.

Не дом, а целое «жилтоварищество». – Василий Сергеевич находит свою любовь. – Задание НКВД. – Семейный совет. – «Компромат». – Аресты начались. – Городецкий оправдывается. – Берия восстанавливает законность. – Не судите, да не судимы будете. – Пропала жизнь

Если вы пойдете от Покровских ворот по правой стороне бульвара в сторону Яузы, то сразу, на углу Хохловского переулка, увидите красивый семиэтажный дом. Это дом 4/17. Построен он еще до 1917 года, и жили в нем тогда совсем не бедные люди. После революции большинство их куда-то подевалось, и на их месте поселились новые. В доме образовалось «жилтоварищество». Квартиры в нем стали коммунальными, комнаты перегороженными, кухни, ванные и уборные получили название «мест общего пользования», а важного швейцара у подъезда сменила «швейцариха» по фамилии Трушина. Она запирала на ночь двери и открывала их по ночам загулявшим жильцам за скромное вознаграждение. Ковры, которыми были устланы лестницы дома, убрали, разрезали на куски и растащили по квартирам и «красным уголкам». При доме появилось домоуправление, а делопроизводительницей в нем стала работать Евгения Евгеньевна Лукашова. Я не случайно среди всех работников этого учреждения выделил именно ее. Сделал я это потому, что именно ей и ее супругу, Василию Сергеевичу Лукашову, было суждено стать главными героями событий, произошедших перед войной в этом большом и красивом доме.

Начну, как говорится, от печки, от той самой деревенской печки, рядом с которой родился крестьянский сын Вася Лукашов, будущий Василий Сергеевич. В 1903 году, когда ему было тринадцать лет, ушел Вася из родного деревенского дома «в люди» и пришел в Москву. Здесь он устроился работать «мальчиком» в одной из лавок Петровского пассажа. Потом работал у кустарей по плотницкой и столярной части. На этом его учение и кончилось. В 1913 году забрали его в армию, а когда началась война, отправили на фронт защищать царя и отечество. Воевать, правда, ему пришлось недолго. Попал он в плен. Бежал. Вернулся в Москву. А в Москве уже новая власть, власть трудящихся. Призвали тут Василия в Красную армию. Службу проходил в Москве, ведал снабжением. Вскоре познакомился со своей будущей женой. Она тогда обстирывала жильцов известного нам дома. Привела ее в этот дом подруга Маша, служившая домашней работницей у Абрама Григорьевича и Марины Георгиевны Мошковичей. Они ее за это поили чаем с бубликами и давали по куску мыла. Теперь, после свадьбы, не только она, Евгения Лукашова, но и ее муж, Вася, прибился к этому дому. Дом стал их общим гнездом, их пристанью. Получили они в нем комнату. Евгения закончила вечерний рабфак и стала работать в домоуправлении, а Василий там же плотничать. В 1930 году он вступил в партию, а потом стал и членом Краснопресненского райсовета. Теперь Евгении Евгеньевне не нужно было обстирывать жильцов и получать от них подачки. Лукашовы стали равноправными жильцами своего дома. Советская власть дала им возможность почувствовать себя людьми, и они были ей за это очень благодарны. Но в середине тридцатых годов над страной, ее столицей, и их домом в частности, стали собираться тучи. Власти заговорили о враждебном окружении, о чуждых элементах и о революционной бдительности. А Сталин про самого себя и других членов партии сказал: «Мы все чекисты». Услышав эти слова, Василий Сергеевич почувствовал себя мобилизованным на борьбу с контрреволюцией.

Вскоре наступил и 1937 год. В городе начались аресты, допросы. Не обошли они и дом на Покровском бульваре.

Однажды в сентябре в Красногвардейский районный отдел НКВД был приглашен и Василий Сергеевич. В райотделе его знали. Он и раньше оказывал кое-какие услуги и, как говорится, не только по плотницкой части. Сотрудник секретно-политического отдела (СПО) Сергей Бурмистров сначала обрисовал ему в общих чертах международную и внутреннюю обстановку, а потом, напомнив слова Сталина о беспощадном отношении к врагам, сказал: «Ну а теперь, Василий Сергеевич, сам суди, можешь ли ты стоять в стороне, когда вся партия, весь наш народ поднимаются на борьбу с вредителями. – И, поглядев в широко открытые преданные глаза Лукашова, добавил: – Даю тебе два дня сроку. Подумай, не торопись, вспомни и изложи на бумаге все, что ты знаешь о контрреволюционной деятельности жильцов твоего дома. Не может же быть, чтобы в таком большом доме, населенном в основном, заметь, непролетарским элементом, не было врагов». Василий Сергеевич раскрыл было рот, чтобы перечислить «контриков» своего дома, но Бурмистров его остановил жестом руки и сказал: «Ты, Василий Сергеевич, не горячись. Все спокойно обдумай и представь. Думаю, что Евгения Евгеньевна тебе в этом поможет». На том и разошлись.