Когда дело касается тяжелых черепно-мозговых травм, члены семьи больного, как правило, страдают больше его самого. Родственники, собравшись вокруг любимого человека (в размозженном черепе которого находится поврежденный мозг), часто не могут трезво оценить ситуацию. Они думают о прошлом, их окатывает волна любви и воспоминаний, связанных с телом, лежащим рядом с ними. Я же вижу возможное будущее такого пациента: дыхательный аппарат, трубка от которого входит в разрез в шее, густая жидкость, поступающая в отверстие в животе, возможное длительное, болезненное и лишь частичное восстановление. Чаще всего возвращения к прежнему человеку вообще не происходит. В такие моменты я выступал не противником смерти, как обычно, а посланником ее. Я должен был помочь родственникам понять, что сильный и независимый человек, которого они знали, остался в прошлом и им нужно решить, что предпочтительнее: легкая смерть или вынужденное существование среди трубок и пакетов с жидкостями.

Будь я в молодости более религиозен, я, возможно, стал бы пастором, так как именно в этом, как мне казалось, заключалась его роль.

С моим новым взглядом на работу информированное добровольное согласие – процедура, при которой пациент подписывает документ, разрешающий проведение оперативного вмешательства, – стало не просто юридической формальностью, при которой врач как можно быстрее озвучивает все риски, а возможностью договориться с раненым товарищем: я здесь, рядом с тобой, и я со всей ответственностью обещаю сопровождать тебя на другой берег.

На этом этапе резидентуры я стал гораздо ответственнее и опытнее, чем раньше. Я наконец был полностью готов взять ответственность за жизнь и здоровье своих пациентов, не боясь, что моя собственная драгоценная жизнь от этого пострадает.

Я начал все чаще думать о своем отце. Во время учебы на факультете медицины мы с Люси, бывало, посещали утренние обходы, которые проводил мой отец в кингманской больнице. Он всегда старался успокоить и развеселить пациентов. Однажды он спросил у женщины, которая восстанавливалась после операции на сердце:

– Вы голодны? Что вам принести поесть?

– Все что угодно, – ответила она. – Я умираю от голода.

– Как насчет лобстера и стейка?

Затем он взял телефон и позвонил на пост медсестер: «Моему пациенту срочно нужны стейк и лобстер!» Отец снова повернулся к пациентке, улыбнулся и сказал: «Стейк и лобстер уже в пути. Не обращайте внимания, если они будут похожи на сэндвич с индейкой».

Я черпал вдохновение в его умении легко устанавливать связь с пациентами и внушать к себе доверие.

Тридцатипятилетняя женщина сидела на койке в отделении реанимации и интенсивной терапии. На ее лице явно читался страх. Она выбирала подарок сестре на день рождения и вдруг потеряла сознание. Томография показала доброкачественную опухоль мозга, давящую на правую лобную долю. Это была идеальная со всех точек зрения опухоль для удаления: операция на сто процентов устранила бы обмороки. Альтернативой операции стала бы жизнь на токсичных противообморочных препаратах. Однако я сразу же понял, что предстоящая операция на мозге внушает этой женщине ужас. Ей было страшно одной в незнакомом месте: еще недавно она бродила среди привычной суматохи торгового центра, а сейчас сидела в окружении непонятных пикающих приборов и антисептических запахов реанимации. Она скорее всего отказалась бы от операции, если бы я пустился в деталях рассказывать ей о рисках и возможных осложнениях. Я мог так и сделать, письменно зафиксировать ее отказ, посчитать свой долг выполненным и перейти к другим делам. Вместо этого я с ее разрешения пригласил ее родственников, и мы все вместе обсудили возможные пути решения проблемы. На протяжении разговора было заметно, что в голове этой женщины сложнейший выбор, с которым она столкнулась ранее, превращается в непростое, но разумное решение. В этой ситуации я отнесся к ней как к человеку, а не как к проблеме, которую поскорее нужно устранить. Пациентка выбрала операцию. Все прошло гладко. Женщина отправилась домой два дня спустя и никогда больше не теряла сознание.

Любое серьезное заболевание кардинально меняет жизнь не только самого пациента, но и всей его семьи. Заболевания мозга особенно полны эзотерических тайн. Смерть сына, разрушающая упорядоченную вселенную его родителей, не так страшна по сравнению с ситуациями, когда у человека умирает мозг, но тело остается теплым и сердце продолжает биться. Что чувствуют родственники, когда смотрят в глаза своему близкому человеку и слышат о его диагнозе от нейрохирурга? Иногда новость шокирует настолько, что в мозгу происходит короткое замыкание. Этот феномен называется психогенным синдромом, представляющим собой более опасную версию обморока, в который падают многие люди, услышав плохую весть. Когда моя мама, находясь одна в колледже, узнала, что ее отец, отстоявший ее право на образование в сельской Индии 1960-х, умер после долгой госпитализации, она упала в психогенный обморок. Он продолжался, пока она не вернулась домой на похороны. После того как у одного из моих пациентов обнаружили рак мозга, он внезапно впал в кому. Чтобы выяснить причину комы, я назначил электроэнцефалографию, множество анализов и снимков, но все оказалось безрезультатно. Тест, который в итоге помог мне поставить диагноз, был простейшим: я поднял руку пациента над его лицом и отпустил. Человек в психогенной коме продолжает контролиовать себя и не сможет причинить себе боль. Лечить такого пациента нужно подбадривающими разговорами, пока наконец он не услышит ваши слова и не очнется.

Рак мозга бывает двух видов: возникающий в мозге и метастазы, которые появляются из-за рака других органов, чаще всего легких. Операция не поможет излечиться от заболевания, но продлит жизнь. Большинство людей с раком мозга живут год, иногда два. Миссис Ли, зеленоглазая женщина под шестьдесят, поступила ко мне два дня назад из больницы рядом с ее домом в 160 километрах отсюда. Ее муж, одетый в заправленную в джинсы клетчатую рубашку, стоял у ее койки и вертел обручальное кольцо у себя на пальце. Я зашел в палату, представился, сел и попросил миссис Ли рассказать, что произошло. В течение последних нескольких дней ее беспокоили боли в руке, а затем рука перестала слушаться. Дошло то того, что миссис Ли не могла даже самостоятельно застегнуть пуговицы на блузке, после чего обратилась в местную больницу, испугавшись, что у нее инсульт. Там ей сделали МРТ и направили сюда.

– Вам сказали, что обнаружили на МРТ? – спросил я.

– Нет.

Как это нередко бывает, в той больнице решили не сообщать ей плохую новость, предоставив это нам. Сколько раз я сам делал то же самое? Мы с онкологом так часто спорили, кто будет говорить пациенту о диагнозе. Тогда я решил, что пора положить этому конец.