— Насколько я знаю, никто ее не ищет. Впрочем, что я знаю…

— Вот именно — что ты вообще знаешь.

Она говорит саркастически и даже немного раздраженно.

— Послушай, я хочу тебя предупредить — с той минуты, как ты узнал, кто она такая, она на твоей ответственности. И если ты будешь и дальше тянуть с этим делом, ты не просто оскорбишь ее память — это будет прямое служебное преступление.

И вдруг кричит на него, как, бывало, в детстве:

— Ты что — маленький?! Тебе что, трудно поднять трубку и позвонить в больницу? Чего ты боишься?

Он понимает, что ее внезапный гнев вызван вовсе не историей погибшей женщины. Это всё его развод, его вещи, разбросанные по всей квартире, его скомканное свидание с дочерью, его поздний и неожиданный приход. Он встает, собирает посуду и относит ее в раковину.

— Но сейчас ночь, — говорит он сдержанно. — И мертвецкая — это не приемный покой. Меня там никто не ждет. Если она уже пролежала там неделю, может полежать еще одну ночь, никакой трагедии не произойдет.

Мать молча возвращается в спальню. Он идет в ванную, но и тут, оказывается, вода в кране совершенно ледяная. Он включает подогрев и в ожидании, пока бак согреется, идет в кухню и открывает газету в поисках спортивного раздела. Потом, не выдержав, отбрасывает газету и нерешительно спрашивает через дверь:

— И все-таки — что ты скажешь о ней?

— Трудно сказать, — негромко, задумчиво отвечает мать из спальни. — Снимок такой маленький… Но твоя секретарша, пожалуй, права. Есть в ней что-то. Особенно в глазах. Эта ее улыбка — как будто солнце восходит…

Этот ответ почему-то выводит его из себя.

— Оставить тебе свет в коридоре? — вдруг спрашивает он.

— Зачем? Разве ты собираешься выйти?

— Да. Вода в баке всё равно холодная.

— Я не могла знать, что ты придешь.

— Я тебя не обвиняю… Просто хочу подскочить в больницу. Пока вода согреется. Может, все-таки найду кого-нибудь.

— Но сейчас уже поздно!

— Ты же мне сама вбила в голову, что я за нее отвечаю, — раздраженно цедит он и щелкает выключателем, направляясь к входной двери.

Десяти еще не было, когда в нашу проходную вошел этот невысокий, крепкого сложения мужчина с тяжелым, усталым лицом. Ливень давно уже стих, но он был одет так, будто ждал, что вот-вот польет снова, — плотный зимний плащ на подкладке, толстый желтый шарф вокруг горла и перчатки на руках, только голова открыта. Он еще заговорить не успел, как мы тут же его ощупали, как положено, на предмет скрытой взрывчатки или оружия, а потом, когда увидели, что это свой, спросили, к кому он и куда. Ему, видишь ли, срочно понадобилось в патанатомическое отделение. Именно туда? И именно сейчас, в такое позднее время? Да, ему, оказывается, нужен ответственный за погибших, если у них есть такая должность.

Поначалу мы, признаться, даже немного испугались — неужто случился какой-то новый теракт, о котором мы здесь еще не слыхали? Нет, он, оказывается, имеет в виду минувший теракт, который был на прошлой неделе, о нем уже и думать забыли. Да, все забыли, а вот ему всего лишь несколько часов назад удалось наконец установить личность одной из погибших. И у него есть тому доказательство, вот в этой тоненькой бежевой папке.

Пришлось объяснить ему, что сейчас не время для визитов, даже по такому поводу, как у него, и вообще ночью в нашу больницу без специального пропуска не впускают. У него нет пропуска? А кто он вообще такой? Оказывается, он отвечает за кадры в самой большой нашей иерусалимской пекарне, которая печет хлеб чуть не для половины страны. Ну, что ж, честь и хвала человеку, который отвечает за сотни людей и при этом не чинится лично приехать в больницу в такой поздний час, да еще ради какой-то временной уборщицы, как он говорит, к тому же бывшей. Такого можно и пропустить, только как объяснить этому ответственному за живых людей, который разыскивает ответственного за мертвых, куда ему идти, если мы и сами толком не знаем, где здесь это патанатомическое отделение, даром что стоим на проходной уже не первый год? Пришлось звонить в приемный покой, пусть ему хоть общее направление укажут…

Общее направление поначалу представляется ему ясным и простым, и тем не менее он быстро запутывается в бесконечных коридорах, и ему приходится просить помощи у встречных врачей и медсестер. Но те, оказывается, мало информированы о мертвых, они больше специалисты по тем, кто еще жив, хотя и болен. В конце концов его посылают в секретариат, может, там еще кто-нибудь случайно задержался, несмотря на позднее время, и, действительно, он находит там дежурную ночной смены, которая выражает изрядное удивление, когда выясняется, что этот человек пришел чуть не посреди ночи только ради того, чтобы безотлагательно сообщить сведения о какой-то неопознанной погибшей, которая лежит здесь уже не первые сутки. Нет, это, конечно, благородный поступок, но, к сожалению, такие сведения нужно передать непосредственно тем, кто занимается отправкой погибших в Институт судебной медицины в Абу-Кабир, поэтому ему следует обратиться туда, лично она может только объяснить, как пройти в мертвецкую, и постараться, чтобы его там кто-нибудь встретил.

Выясняется, что ему вовсе не нужно, как он было предполагал, спускаться на нижние этажи и искать там подвал, в котором хранятся покойники, а наоборот — следует вообще выйти наружу, пересечь небольшую сосновую рощицу и пройти к стоящему за ней старому одноэтажному каменному зданию, построенному в виде треугольника, в одной вершине которого располагается склад медицинского оборудования, в другой — отделение судебной медицины, а в третьей, не имеющей никакой вывески и чуть скрытой деревьями, как раз и находится цель его визита. Вокруг темно, и пробираться приходится по какой-то скользкой тропке. Далеко впереди мелькают огни жилых домов. Днем, наверно, отсюда расстилается прекрасный вид на пустыню и горы. Странно, что они даже не пытаются упрятать такое отделение куда-нибудь подальше, а держат покойницкую вот так вот просто, без охраны или надзора, как самую обычную часть больничного комплекса, — заходи кто хочешь и когда хочешь. Впрочем, не совсем кто хочешь — спросили же у него пропуск. Просто так сюда заходят и выходят, наверно, только те сотрудники и посетители, которые давно уже не боятся мертвых и которых мертвые тоже давно не боятся. В маленьком окне здания горит свет, но Кадровик не уверен, что дежурная секретарша уже послала сюда кого-нибудь, чтобы его встретить. Не страшно, говорит он себе, я хорошо одет, защищен от холода и возможного дождя, так что могу и подождать. И если даже выяснится, что я пришел напрасно, можно считать это рекогносцировкой, которая потом сэкономит мне время. Вернусь завтра и быстренько найду нужного человека. А пока что дома у матери успеет согреться вода в ванной…

Дверь оказывается запертой, на стук никто не отвечает, и он неторопливо обходит кругом всё здание, пока не находит наконец такую дверь, которая открывается чуть ли не сама собой, от самого легчайшего прикосновения, и точно во сне, без всякой подготовки и предупреждения, оказывается в прохладном, слабо освещенном зале, где еле слышно жужжит кондиционер, вгоняя внутрь холодный воздух, а на полу двумя параллельными рядами лежит примерно дюжина носилок с трупами, частью тщательно упакованными, частью только завернутыми в прозрачную нейлоновую пленку, — как видно, для будущего вскрытия или студенческих занятий.