25 апреля Байрон прибыл в «Батт-отель» на Джермин-стрит, чтобы узнать новости о своей сатире и получить деньги на путешествие. Некий мистер Собридж предлагал ему взаймы 6000 фунтов, однако переговоры должны были затянуться до июня и пришлось бы отложить поездку. Байрон был окрылен успехом поэмы и уже готовил второе, дополненное издание, на котором собирался указать свое имя. Однако бодрое настроение чередовалось с приступами отчаяния. Байрон дважды побывал на публичных выступлениях в Хэрроу. Его друг лорд Фолкленд был убит на дуэли, и Байрон, чтобы помочь вдове, наделал еще больше долгов, положив в чашку в доме леди Фолкленд 500 фунтов, которые она заметила только после его ухода.

С друзьями по Кембриджу Байрон был остроумным и жизнерадостным. Цинизм и беспечный фатализм Хобхауса, Мэттьюза и Дэвиса нравились ему больше, чем лицемерное ханжество общества. Он пригласил в путешествие Хобхауса и Мэттьюза, но только Хобхаус, который поссорился с отцом, принял приглашение, не имея на это средств. Однако Байрон, у которого было больше 13 000 фунтов, предложил снабдить Хобхауса всем необходимым.

В предвкушении путешествия Байрон раздражался, если отъезд затягивался по финансовым причинам. Он написал Хэнсону: «…добудьте мне три тысячи фунтов. Если возможно, продайте в мое отсутствие Рочдейл, выплатите ежегодную ренту и мои долги, а с остальным поступайте по своему усмотрению, только дайте мне уехать из этой проклятой страны. Клянусь, что лучше стану мусульманином, чем вернусь обратно». Ожидая заема от Собриджа, Байрон продолжал пользоваться услугами ростовщиков, обещавших в течение семи лет ежегодно выплачивать ему по 400 фунтов.

К 19 июня терпение Байрона истощилось, и он объявил о своем отъезде. Вместе с Хобхаусом он отправился в Фалмут в сопровождении слуг и багажа. Он взял старого Джо Меррея, Уильяма Флетчера, своего верного слугу, который служил хозяину до его кончины в Миссолонги, и Роберта Раштона, который, «подобно мне, кажется одиноким созданием», как говорил Байрон матери. Возможно, в Лондоне Байрон и Роберт позировали для портрета Сэндерса в широких галстуках.

Из Фалмута Байрон написал матери: «Я разорен, по крайней мере до продажи Рочдейла; и, если это не удастся, придется пойти на службу к австрийскому или русскому двору, а может быть, турецкому, если мне понравятся манеры турок. Весь мир лежит передо мной, я без сожалений покидаю Англию и не хочу видеть никого и ничего там, кроме тебя и твоего дома». Миссис Байрон, которая в отсутствие сына поселилась в Ньюстеде, писала Хэнсону то, что не осмеливалась сказать сыну: «Лорд Грей де Рютин женился на дочери фермера, а Смит Райт собирается жениться на леди с двумястами тысячами фунтов дохода!»

Разочарованный отчет Хэнсона о том, что Собридж дал всего 2000 фунтов, был сглажен займом размером в 4800 фунтов от Скроупа Дэвиса, которому повезло за карточным столом. Байрон радостно сообщал Генри Друри: «Корабль на Мальту отойдет лишь через несколько недель, поэтому мы пройдем в виду Лиссабона. Хобхаус рьяно приготовился к написанию книги после возвращения домой: сотня перьев, два галлона японских чернил и несколько пачек отменной бумаги – неплохое подкрепление для проницательной публики. Я отложил свое перо, но пообещал внести свою лепту в виде статьи о нравах и трактата на ту же тему под заголовком «Упрощенная содомия, или Достойная восхищения педерастия от древних авторов до наших дней». Хобхаус надеется обезопасить себя в Турции от целомудренной жизни, демонстрируя свое «прекрасное тело» всему Дивану, то есть совету…

P.S. В Фалмуте нас зверски покусали блохи».

Мэттьюзу Байрон писал с веселыми намеками, составляющими их собственный, придуманный язык, о занимательных сторонах жизни Фалмута, города моряков, и «восхитительного уголка, которого, наверное, не найдешь нигде больше в нашем отечестве, отличающегося полным набором всевозможных развлечений на любой вкус. Мы окружены гиацинтами и другими душистыми цветами, и я собираюсь отобрать самый красивый букет, чтобы сравнить его с причудливыми азиатскими цветами. Один цветок я обязательно возьму с собой».

30 июня на борту лиссабонского пассажирского судна «Принцесса Елизавета» Байрон написал для Ходжсона веселые строчки, в которых изображается шторм на море:

Но путешествие началось только 2 июля. Несмотря на шутливые письма, настроение Байрона, покидающего родные берега, было более чем обычно сентиментальным и тоскливым. Отдав должное насмешкам и преувеличениям, он отразил чувства и мотивы своего отъезда в первой песне «Паломничества Чайльд Гарольда». Через грустные строки пробивается воспоминание о веселых приключениях, которые ожидали Байрона в чужих краях.

Корабль плыл быстро: уже через четыре с половиной дня после выхода из Фалмута он приблизился к устью реки Тахо. В то время как душа Байрона была полна возвышенных мыслей, бунтующий желудок сильно беспокоил его, несмотря на относительно тихую погоду на море. Он признавался Ходжсону: «У меня морская болезнь, и меня мутит от моря». Когда на палубе появились португальские лоцманы, молодой англичанин с потрясающей ясностью и восторгом ощутил, что находится в чужих краях. «Я очень счастлив, – писал Байрон Ходжсону, – потому что обожаю апельсины и беседую на ужасной латыни с монахами, которые тем не менее ее понимают, потому что она не сильно отличается от их языка. Я хожу в город (с пистолетами в карманах), переплываю Тахо, езжу на осле или на муле и ругаюсь по-португальски, у меня расстройство желудка, и я весь искусан москитами».

Хобхаус, начавший вести дневник со дня прибытия в Лиссабон, в основном описывал грязь, бедность и невежество страны. Война на полуострове была в полном разгаре. Сэр Артур Уэллесли находился на границе и через месяц поклялся войти в Мадрид и вообще, по словам Хобхауса, «был городским богом». Несмотря на то что англичане считались союзниками и освободителями, в городе процветали жестокость и мошенничество, поэтому разумно было появляться там лишь с оружием, особенно ночью.

11 июля Байрон и Хобхаус отправились в Синтру. Байрон сообщал матери, что «деревня эта, вероятно, один из самых пленительных уголков в Европе. Среди скал, водопадов и ущелий высятся дворцы и сады; на утесах расположились монастыри, откуда открывается восхитительный вид на реку Тахо и море…». Но прекраснее всего мавританский дворец Монтсеррат, где жил Бекфорд, автор «Ватека».

Чтобы скоротать время в Лиссабоне, Байрон переплывал широкое устье Тахо и выходил на берег близ замка Белем, что было, по мнению Хобхауса, поступком более отважным, чем пересечь Геллеспонт. Через две недели им надоела Португалия, и они решили верхом отправиться в Испанию, посетив Севилью и Кадис. Слуги и багаж на корабле должны были идти к Гибралтару. Байрон взял с собой Роберта Раштона и нанял проводника-португальца по имени Сангинетти, чтобы он провел их по полуострову. То, что эта земля совсем недавно была полем битвы, лишь еще больше усиливало ее притягательность.