Из номера Present&Modern Life

от 21 августа 1913 года

В ОБИТЕЛИ УЖАСА

Окончание. Начало в выпуске от 14 августа с. г.

Мирослав опустил пистолет

— Я не нуждаюсь в доказательствах, — всё с той же презрительной интонацией ответил он. — Доказательства — бесполезное стремление оправдаться перед истиной.

— В чем же, по-вашему, истина? — заинтересованно спросил я. Я понял, что столкнулся с личностью более чем неординарной, и общение с ним стоило того риска, который я испытал. Он встряхнул длинными, как у пианиста, волосами. — Истина — в том, что вы сознательно прибавляете подлости к вашей и без того подлой профессии. В том, что вы Джонатан Степлс — и не потому, что это имя записано у вас в документах. Что с вами сделал Август Стриндберг? Швырнул в голову чернильницу?

Вероятно, мистер Моппер рассказал ему об этом инциденте. Внутри у меня всё закипело от обиды. Всё ещё опасаясь пошевелиться, я тем не менее сказал:

— Вам ли читать мне нотации? Если вы утверждаете, что вы — боярин Мирослав из романа Моппера, то вы тем самым признаёте, что совершили всё, что содеяно этим персонажем на страницах книги. Если бы это было не так, то книга Моппера была бы бессовестной клеветой, которой никто не стерпел бы. Значит, Моппер изобразил вас верно?

— Gospodine Степлс,[12]— Мирослав буквально пронзил меня взглядом своих карих, навыкате, глаз, — вы когда-нибудь воевали в повстанческом отряде? Разве сейчас война, а я враг-поработитель, что вы лазаете в мои окна, не спросившись? И не только в мои, по всей видимости? Разве герои ваших репортажей турки?

— Я удивляюсь, — проговорил я. — Вы даже не хотите отрицать обвинений, которые я на вас возвожу. Вы, наверное, и романа не читали.

— Разочарую вас, молодой человек, — меня оскорбило это обращение, ведь Мирослав был от силы на два-три года старше меня, — роман я читал и смею подтвердить, что относительно событийной стороны дела там на восемьдесят процентов правда. К сожалению, Моппер исказил психологический аспект, дав совершенно неверные мотивировки поступков — он вывел меня параноиком с манией власти, к тому же извращённым эротоманом. Это только показывает, насколько непроницаемо и чуждо англичанам мышление жителя континента. Однако большая часть фактов в романе изложена верно.

Признаюсь, мне стало не по себе; но я решил не подавать виду, иначе бы он подумал, что ему удалось меня запугать.

— Этого не может быть, — возразил я. — Вас бы повесили.

— Моя очередь ловить вас на том, что вы не читали романа, мистер Степлс. Иначе бы вы знали, что меня повесить нельзя.

Неужели я имел дело с сумасшедшим? Убедительно, стараясь не вызвать вспышки гнева, я заговорил:

— Существует ведь такая вещь, как художественный вымысел. И лучшее подтверждение этому — что мы с вами разговариваем. Роман я читал дважды и прекрасно помню, что Мирослава-боярина в конце книги убили.

С его стороны не последовало ни малейшего замешательства.

— И это верно. Это единственный способ меня убить — тот, который там упомянут. Вот только вряд ли он когда-нибудь будет применён на практике. Тут Моппер сделал ошибку. Для этого недостаточно оружия, описанного в романе. Нужно, чтобы тот, кто отважится на это, был бесконечно выше меня морально и обладал бесконечной правотой по отношению ко мне. Но такой человек вряд ли явится в ближайшее время.

Его слова мне показались чистым безумием, однако в них было что-то убеждающее. Он был явно подкован в философии, и это одновременно пугало и завораживало. Встав с кровати, он почти невесомой походкой приблизился ко мне.

— Хотите попробовать? — со своим пришепётывающим акцентом выговорил он. И вложил мне в руку ещё не остывшую от его ладони рукоятку пистолета.

Я изумлённо отшатнулся. Мирослав деловито снял пиджак, бросил его на кровать и расстегнул рубашку. Потом повернулся лицом ко мне.

— Ни к чему портить новый костюм, — пояснил он. — Стреляйте.

— Вы с ума сошли, — тревожно сказал я. — Позвольте мне уйти. Я сознаюсь, я виноват, что вломился к вам в спальню…

— Это неважно, — он поднял мою руку с пистолетом и налёг обнажённой грудью на дуло. — Вы выстрелите. Сейчас. В меня. Сердце здесь.

Я и теперь не знаю, что на меня нашло; объяснение может быть только одно — Мирослав владеет даром гипноза. Но факт остаётся фактом: мой палец надавил на курок. Раздался грохот, в комнате запахло пороховым дымом; я в ужасе зажмурился, не смея открыть глаза. Кажется, я выстрелил дважды. Не успев опомниться, наполовину оглушённый, я вдруг услышал иронический голос:

— Вы всегда стреляете с закрытыми глазами? Облегчение моё я не в силах описать; разлепив глаза, я проговорил:

— Я ещё ни разу до этого не стрелял.

Я думал, что он воспользовался моей невольной игрой в жмурки и отстранился в последний момент. Но на коже его темнели следы пороха, не оставлявшие сомнений в обратном. Я перевёл дух и попытался улыбнуться, подражая ему.

— Старый трюк. Холостые патроны.

— Вы думаете? — снова усмехнулся Мирослав, и от лукавинки в его голосе меня прошиб холодный пот. Он повернулся ко мне спиной, и у меня перехватило дыхание. Сзади на рубашке отчётливо виднелись две дырки от пуль, прошедших навылет. Я видел его со спины за минуту до того и мог поклясться, что рубашка не была прострелена заранее.

Мирослав взял из моей обмякшей руки пистолет и выстрелил в пол у моих ног. Пуля расколола паркетину в двух дюймах от моего ботинка. Видя мое оцепенение, он произнёс:

— На сегодня хватит, — поставил пистолет на предохранитель и швырнул его на кровать.

Теряя последние капли соображения, я пробормотал:

— Вы… вы… вы — маг?

Глупее ничего нельзя было придумать; Мирослав поморщился.

— Магии не существует, мистер Степлс; уж вам ли этого не знать.

Как бы спохватившись, он внезапно застегнул рубашку. Тут только я осознал, что тело его было сильно обезображено — из-под расстёгнутой одежды виднелось несколько шрамов, которых я поначалу не заметил, будучи обеспокоен за последствия своего выстрела. Мирослав старательно застегнулся, и тут я увидел ещё один рубец — на его горле, куда в этот момент упал тусклый свет из окна. Мне стало не по себе. Длинные волосы Мирослава мешали рассмотреть, как далеко простирается этот шрам, но, по моему разумению, после такого ранения ни один человек не мог остаться в живых.

— Любуетесь? — обронил Мирослав, догадавшись о направлении моего взгляда. — Это меня на родине так разукрасили. Давняя история…

— И вы… остались живы? — я понял, что снова порю чепуху, но он совершенно не обиделся на меня.