— Я могу допустить, что в тех ситуациях у вас просто не было другого выхода, — заговорил подполковник. — Но подумайте вот о чем… Когда мой батальон прошел через населенный пункт, оттуда раздались выстрелы. Убили двух солдат. Так что же, из-за нескольких дураков надо было смести с лица земли все селение? Ну, допустим, снес бы я его, потеряв двух человек. А завтра в другой деревне потерял бы вдесятеро больше людей. Ведь слухи здесь разносятся мгновенно, словно их гонит ветер. Так что часто мы сами создаем себе врагов.

В первые месяцы пребывания на афганской земле советские войска действительно чувствовали себя исполнителями интернационального долга. Хотя и мало кто задумывался над тем, откуда он свалился на их головы, этот аморфный, ничем, включая смысловые рамки, не определенный долг. По прихоти истории два соседних народа были так далеки друг от друга духовным обликом, моральным складом, культурой, религией, что о какой-то общности говорить не приходилось. Ни царская Россия, ни СССР у Афганистана никогда ничем не одалживались. Значит, и в этом отношении не могло быть никаких долгов, включая интернациональный, ни перед афганским государством, ни перед народом этой страны. Немногие задавались и вопросом, почему интернациональные долги, словно по наследству перешедшие от прежней России, платит, стремится платить лишь СССР, почему же СССР никто их не платит? Но так как о существовании долга было официально объявлено высшей властью, громадное большинство за долгие годы привыкших к безропотному послушанию советских граждан приняло эту истину как дарованную свыше.

Политуправление армии издало вроде бы полную здравомыслия памятку советскому солдату-интернационалисту. В ней писалось: «Советский воин! Находясь на территории дружественного Афганистана, помни, что ты являешься представителем армии, которая протянула руку помощи народам этой страны в их борьбе против империализма и внутренней реакции… Помни, что по тому, как ты будешь вести себя в этой стране, афганский народ будет судить обо всей Советской Армии… Находясь в ДРА, соблюдай привычные для советского человека нравственные нормы, порядки, законы, нравы и обычаи страны пребывания… По своему характеру афганцы доверчивы, восприимчивы к информации, тонко чувствуют добро и зло. На почтительное отношение они отвечают еще более глубоким уважением… Всегда проявляй доброжелательность, гуманизм, справедливость и благородство по отношению к трудящимся ДРА…»

Что ж, в первое время отношения между ограниченным контингентом советских войск и афганцами складывались почти что по памятке воину-интернационалисту. Это устраивало командование контингента, но не устраивало вооруженную оппозицию Афганистана.

…Моджахеды развернули широкую военную кампанию, чтобы разрушить ранее не предусмотренное оппозицией равновесие. Гибли советские солдаты, горели грузовики на дорогах и самолеты на аэродромах. Переодевшись в форму афганских правительственных войск и офицеров советской армии, якобы возглавляющих карательные экспедиции, душманы вырезали и расстреливали целые поселки, засыпали минами и расстреливали из пулеметов стоянки и караваны представителей родов и племен. В мирных кишлаках оставляли убитых советских солдат — поди разберись, кто повинен в их смерти: душманов нет и следа, а жители все на месте. Если поначалу представители советских войск еще пытались искать виновных, то затем, поняв бессмысленность такого образа действий, все чаще стали прибегать к репрессиям — методу, который в истории человечества чаще давал, увы, желаемые результаты, чем наоборот. В этом случае было наоборот. Лавиной нарастало взаимное озлобление и отливалось в ненависть. Все чаще слышалось: «Что вам надо в нашей стране?» Редко кто мог ответить, что советские войска, по меньшей мере, двадцать раз приглашал в страну Амин. Но никто из советских солдат и офицеров не мог знать, да и не задумывался над тем, что Амин представлял интересы вовсе не афганского народа, а только свои и своего клана. Началась неуправляемая, а затем с той и другой стороны управляемая цепная реакция разрастания войны с ее извечными постулатами — кровь за кровь, смерь за смерть.

— Наверное, это в чем-то и неплохо, товарищ подполковник, что вы о местных жителях проявляете больше заботы, чем якобы сражающиеся за них моджахеды, — заговорил Михаил Марьясин. — Похоже даже, что вы заботитесь о них больше, чем о своих подчиненных. Но почему ваш гуманизм должен оплачиваться жизнью наших солдат?

— Вот ты как повернул, старший лейтенант, — усмехнулся подполковник. — Что ж, видимо, можно подходить и так.

— Не подходить же с позиций общечеловеческих ценностей, когда убивают твоих подчиненных, — сказал Михаил. — Я слышал, что вы отличный комбат, но, простите, не хотел бы воевать под вашим началом.

— Черт побори! — воскликнул штабной лейтенант. — Это не пьянка, а какой-то политуниверситет.

— А ну вас, — поморщился капитан Игорь. — Только начнешь про баб, как тут же снова о войне. Наливай, Вася.

— Ваш командир разделяет ваше мнение? — выпив вместе со всеми спросил Марьясина комбат.

— Мы не делим одно мнение, — улыбнулся Михаил. — Предпочитаем иметь каждый свое.

— Слышал я о вашем капитане, — продолжал подполковник. — Говорят, что за шесть дет он не потерял из своих ни одного человека?

— Я тоже слышал, но утверждать не могу, — отвечал Марьясин. — Мы с ним вместе воюем всего два года. И за это время у нас не было даже ни одного раненого. А что касается его мнения о нашем споре, скажу так… Если потребовалось бы перебить какой-нибудь кишлак, чтобы спасти кого-то из группы, он приказал бы перебить. Если бы опоздал, мстить не стал бы.

— А допустим, что для выполнения задания потребуется, как выразился капитан, — кивнул комбат в сторону компании, — превратить в пыль населенный пункт вместе с людьми? Превратит?

— Несомненно. Мы люди военные. Как же иначе требовать выполнения приказа от подчиненных.

— Жесткие вы мужики.

— Кысмет, — развел руками Михаил.

— Это еще что за фигура? — поинтересовался капитан Василий.

— Это означает: судьба, такова воля аллаха.

— И откуда вы все знаешь, старшой? — ухмыльнулся Василий.

— Видишь ли, Вася, говорят, что умных надо учить всему, а дураков —только профессии.

— Как вы себя ведете, старший лейтенант? — пьяно всклыхнулся Василий.

— Виноват, товарищ капитан, — с серьезной миной ответил Марьясин. — Больше не повторится.

Все рассмеялись. Осознав нелепость ситуации, рассмеялся и Василий.

— Не очень-то духи выполняют указания своего аллаха — сказал Игорь. — Видел я, как водяру хлещут. А им ведь, как будто, не положено по шариату. Ну что, примем еще, братья-фронтовики. А тебе, лейтенант, не обязательно, ты — штабной.

— Тогда для храбрости, — не растерявшись, отозвался лейтенант.

Застолье густело, брызгало страстями и теряло приличия, которые, впрочем, здесь никого и не заботили. Разговоры звучали громко, резко, энергично сдабривались матом. Комната гудела смехом ссорами, руганью. Болтали, перескакивая от темы к теме, но неизменно возвращались к женщинам — теме воистину неисчерпаемой. Хвастались количеством побед, наглостью в обольщении, сексуальным потенциалом, соревновались в знании техники совокупления, с упоением расписывали позы и позиции половых сношений.