Соболев выудил наугад историю из принесенной папки, нахмурился, читая.

— Та-а-ак, Соколова, двадцать семь, отеки, роды вторые, первые естественные, тридцать девять и три, — поднял задорный взгляд на Любу, — Ну, зовите Соколову, Люб, что сидим?

— А, да, сейчас, — Вознесенская вновь подскочила со стула и поспешила выуживать из стайки ожидающих счастливицу- Соколову.

Осмотры пошли бодро. Задача была проста- разгрузить перед выходными переполненное дородовое. Кому необходимо кесарево- прокесарить. Кто перехаживает- отправить на стимуляцию. Кому лучше ещё полежать- так и записать. Женщины и девушки бочком протискивались со своими немаленькими животами в кабинет, замирали на пороге, рассеянным взглядом скользя по присутствующим, и неизменно останавливались на Сергее, стоящем около гинекологического кресла, прикрытого ширмой, и натягивающего очередные латексные перчатки.

— Прошу, сударыня, — отработанным жестом приглашал заведующий и, пока пациентка устраивалась, шел к Любе просмотреть историю. Ирина Евгеньевна или Марья Петровна в этот момент молча тыкали пальцем в записях, на что стоит обратить внимание, Сергей кивал и шел смотреть.

— Почему кесарево в первых? — ровным голосом интересовался у очередной пациентки.

— Раскрытия не было, экстренное.

— Ясно. Кто кесарил, не помните? У нас? — поинтересовался Соболев, отходя и стягивая перчатки.

— У вас. Фельдман Федор Леонидович, — пробормотала женщина, тяжко сползая со смотрового кресла.

— Ну, Федя просто так резать не будет, — глубокомысленно изрекла Ирина Евгеньевна.

— Да, Федор не будет, — согласился Соболев, почесал подбородок, на котором выступала уже тёмная щетина, и перевёл задумчивый взгляд на Вознесенскую, — Люб, что со швом?

Любовь быстро пролистнула данные УЗИ и отрапортовала:

— Истончается в динамике, Сергей Иванович.

— И шейка дубовая, — себе под нос произнёс Соболев, хмурясь. Подошёл к Любе, пролистал анализы, данные, — Мда, сорок и одна…Значит что, Любовь Павловна?

Его взгляд на секунду задорно вспыхнул, а губы растянулись в кривой улыбке. Люба просто не могла не улыбнуться в ответ. Сергей, бесспорно, ей нравился и просто как мужчина, но в рабочей обстановке это был какой-то совершенно иной уровень. Под ложечкой жарко и щекотно сосало, кожу жгло от мягкого внутреннего огня. Что может быть привлекательней умного, невольно вызывающего уважение как профессионал, мужчины? Люба вспомнить не могла.

— Значит кесарево, Сергей Иванович, — тихо ответила, смотря в карие глубокие глаза. Сама удивилась, как хрипло и интимно это прозвучало.

Соболев неожиданно подмигнул, тоже уловив, похоже, запретные интонации в Любином голосе, и повернулся к женщинам, сидящим вокруг Вознесенской на стульчиках, придвинутых к письменному столу.

— Ирина Евгеньевна, чья пациентка?

Вместо неё ответила Марья Петровна.

— Моя, СерИваныч.

— Ну, отлично. Кесарите завтра, я в операционную к вам подойду, — Соболев на пятках развернулся к замершей за ним женщине, — Ну, что, голубушка, завтра на операцию.

— Спасибо, — выдохнула будущая роженица и счастливо заулыбалась, — Спасибо, это очень хорошо!

— Что ж хорошего? Я думал, вы расстроитесь, — удивился Сергей, — То ли родить- самой встать и уйти, то ли от полостной операции отходить. Разница есть.

— Да в прошлый раз двадцать часов промучилась. Страшно…И за малышку…

— Ааа. Ну теперь всё по плану, да. Без двадцати часов. Люб, кто следующий?

Люба послушно раскрыла ещё одну историю и пошла звать её хозяйку.

Последняя пациентка покинула смотровую спустя примерно полчаса. Соболев, кинув быстрый взгляд на настенные часы, небрежно подхватил один из стульев, стоящих вдоль ширмы, придвинул его вплотную к Любе и, оседлав его задом наперед, почесал затылок.

— Так, ну что там у нас в итоге? Сортируйте, Люб. Только быстрее, мне ещё к главврачу и на кафедру.

— Сейчас, — пробормотала Вознесенская, косясь на Сергея, положившего локти на спинку стула и наблюдающего за её действиями.

Заведующий умудрился сесть так близко, что его тёплое дыхание щекотало правое ухо и мешало сосредоточиться. Пальцы не слушались, отказываясь ловко перебирать и складывать бумажки. Люба сделала глубокий выдох, пытаясь скинуть потрескивающее напряжение. Это всё этот дурацкий тиндер виноват…и поцелуй. Она вроде бы об этом и не думала, а кончик языка всё равно покалывало от фантомного привкуса коньяка и чужой слюны во рту. И повторить хотелось…наверно…Метнула быстрый взгляд на Соболева из-под опущенных ресниц и ещё больше растерялась, наткнувшись на внимательный его. Тут же отвернулась. Сергей откашлялся.

— Люб, я сейчас уеду уже, — как- то хрипло и совсем не по-начальственному произнес Соболев, — Я вас Виоле Петровне передам. С ней в родзал пойдёте. Хорошо?

Люба не успела ответить, так как в разговор вклинилась подошедшая к столу Ирина Евгеньевна.

— А на кафедре что забыли, дорогой мой СерИваныч? Я вот завтра в отпуск, а тут день Медика на носу! Думала, посидим, чаи погоняем со спиртиком после рабочего дня по-приятельски, — её пухлая ладонь опустилась Соболеву на плечо и прилично так потрепала.

Сергей только хмыкнул.

— Не могу я, Ирина Евгеньевна, лекции у меня. Кто-то же должен из неандертальцев хомосапиенсов лепить.

— Всё вам некогда, СерИваныч, голубчик. Всё работаете, — заведующая вторым дородовым грузно опустилась на соседний стул рядом и, подперев кулаком подбородок, устремила на Соболева материнский осуждающий взгляд, — Дома — то бываете? Котяра ваш противный сдох уже поди…

— Да что этой роже будет, — проворчал Сергей себе под нос, а потом коротко рассмеялся, — Представляете, Ирина Евгеньевна, он позавчера на соседский балкон перепрыгнул и зашугал там даму с мелкой тявкалкой. Два часа их в заложниках на диване держал. Не давал слезть!

— Да ну! — охнули Марья Петровна и Ирина Евгеньевна разом, и даже Люба встрепенулась и голову от историй подняла.

— Да-а-а, — протянул заведующий, качая головой, — И как, думаете, я обнаружил? Прихожу, значит, домой, а Шарикова нет. Я его искать. Смотрю, дверь на балкон открыта — он сам её лапой, я всё забываю другой замок поставить. Ну вот… Выхожу на балкон- нет. Внизу трупа вроде тоже. Зову. И слышу слева его мяуканье как из преисподней и крики соседки из распахнутого окна. Ну, Шарикова я, конечно, отозвал. Вернулся, чертяка, довольный и сытый. Корма той собачонки нажрался на сутки вперёд. А соседка потом пришла плакаться, что два часа в обнимку со своим горе-той-терьером из-за кота моего на диване просидела. Не давал шагу ступить — шипел и грозил царапаться.

Врачихи в голос захохотали. А Люба с интересом взглянула на Сергея.