Элмо улыбнулся в ответ.

— Ты знаешь, сынок, как называют бульдога, который понимает, когда надо разжать челюсти?

Мальчик покачал головой.

— Умницей, — сказал Элмо.

— А вы знаете, как называют пароход без двигателя?

— Дай подумать, — вздохнул Элмо. — Тупицей?

— Нет. Коммуникационным центром.

— Черт, похоже, мне пора брать на работу большую ложку.

Дэниел не клюнул, но Элмо все равно объяснил:

— Для того дерьма, которое регулярно приходится есть, ложка не помешает.

— Раз уж мы взялись задавать вопросы, — вмешалась Эннели, — и раз уж вы доверяете нам подпольную типографию, я бы тоже хотела кое-что узнать. Где сейчас Шеймус Мэллой?

— В море, с небольшой командой охотников за сокровищами. Тот чокнутый профессор так и не объявился.

— За какими сокровищами? — спросил Дэниел.

— Серебро, золото.

Эннели улыбнулась.

— Тогда он наверняка доволен и счастлив.

— Господи, — сказал Элмо, — будем надеяться.

Дом в Беркли стоял на Маккинли-стрит, почти рядом со школой. Когда месяц спустя грузовик «Хелмсбро Муверз» (с типично берклийской надписью на борту: «Довезем куда вам надо, даже прямо в пекло ада!») привез коробки и ящики будто бы с мебелью, Эннели и Дэниел нашли в них пачки незаполненных свидетельств о рождении, водительских прав, призывных повесток, паспортов, а также набор официальных печатей каждого штата и федеральных ведомств. Маленькую фотолабораторию на втором этаже оборудовали еще до их приезда, в соседней комнате стоял «Мультилит» для размножения документации, тигельный печатный аппарат и батарея пишущих машинок вдоль стены. После дружеского курса обучения у Джейсона Уиска, работавшего неподалеку под видом агента по недвижимости, они за полдня могли изготовить новое удостоверение личности. Разделение труда наметилось само собой — Эннели нравились фотосъемка и тиснение, а Дэниел особенно заинтересовался разными способами печати. Джейсон доставлял и отправлял заказы, которые шли стабильно, не давая цеху простаивать, но и не требуя сверхурочной работы. Клиенты не заходили к ним; если требовалось сделать фотографию, Эннели либо работала с уже изготовленными где-то негативами, либо снимала сама в Джейсоновом агентстве недвижимости.

На улице Дэниела часто донимали расспросами, почему он не в школе, и по будням он редко выходил из дому раньше трех часов дня. До полудня он обычно печатал, а после обеда читал хотя бы пару часов перед тем, как отправиться исследовать городскую жизнь.

Вечера были в распоряжении Эннели. Ей особенно полюбился клуб «Зажигай у Д-ра Джема» на Шатток-авеню. Быстро сведя знакомство с тамошними завсегдатаями, художниками и музыкантами, вскоре она уже пела и играла на дудочке казу в группе под названием «Случайные Всадники», постоянно раздираемой творческими конфликтами. Репертуар их включал большей частью народные песни с какой-нибудь мистикой, а также стихийные и малопристойные социально-политические дискуссии. «Случайные Всадники» были приверженцами высокого человеческого общения при не столь высоком искусстве, с ними Эннели снова окунулась в компанейскую жизнь. И начала отрываться.

Но есть траектории, неподвластные переменам: год спустя одним майским утром, отыскивая в городской библиотеке томик стихотворений рекомендованного друзьями поэта, Эннели увидела Шеймуса Мэллоя. Он стоял у стеллажа с литературой по химии, гладко выбритый, черноволосый и, судя по подколотому булавкой рукаву пиджака, без левой руки. Ни секунды не сомневаясь, что это он, Эннели тихонько подошла и потянула за пустой рукав.

Шеймус медленно закрыл книгу, которую рассматривал, и поставил на полку, не оборачиваясь.

— Эти два года… я любил и ждал тебя каждую минуту, — прошептал он, по-прежнему глядя на книжные корешки. — И теперь я боюсь смотреть на тебя, боюсь, что это не ты, что это сон, галлюцинация отчаяния…

— Ничего, если я обниму тебя здесь? Конспирация не пострадает? — ладонь Эннели легла ему на спину.

— Наверно, пострадает, — улыбнулся Шеймус, — но пожалуйста, пожалуйста, обними!

Он обернулся, в глазах стояли слезы. Обнимая его, Эннели почувствовала под пиджаком прижатую левую руку.

— Пойдем поболтаемся где-нибудь. Если можно.

— Все можно, только осторожно, — он взглянул ей в глаза, потом на зал через ее плечо. — После вас, мадам.

Через два квартала, в «Свенсен Бургерз», они сели за дальний столик и заказали кофе.

— Ну что, — сказала Эннели, — рассказывай. Я за это время слышала о тебе только раз — мне сказали, ты ищешь сокровища.

— Все правда. Надо было где-то отсидеться, я предпочел уплыть подальше. Мы ныряли к обломкам погибших кораблей у берегов Колумбии. Работа, ясное дело, но и там были свои светлые моменты. Трудно описать, что испытываешь, стоя на палубе со слитком золота — поднимаешь его к солнцу, а с него еще капает морская вода. Конечно, с твоими объятиями это не сравнить, но надо было радоваться и тому, что имеешь.

— Говори, говори, — улыбнулась Эннели. — Дэниел позавчера спрашивал, почему мне так нравятся поэты, и я ответила — потому что они складно говорят.

— Как поживает Дэниел?

— Не знаю, то ли ему тринадцать, то ли тридцать. Изо всех сил старается оторваться от моей юбки.

— Ну, это нетрудно — ты не склонна к матриархату.

— Как знать. Ты ведь не дал мне возможность попробовать.

— Если сейчас у тебя никого нет, то, пожалуй, дам.

— У меня только Дэниел — то ли молодой человек, то ли состарившийся мальчик. А ты-то как? Уже не скрываешься? — Эннели медленно водила пальцем по краю кофейной чашечки.

— У нас с Вольтой был уговор, что я два года буду хорошим мальчиком. Буду «сотрудничать», как он выразился. Ты, видимо, не слышала, что Герхард фон Тракль на прошлой неделе вернулся к работе, бормоча что-то о последовательных центрах, о неразрывном танце волн и частиц. Сказал, что ходил по пустыне и думал. Возможно, так оно и было — разведка АМО говорит, он вернулся в лохмотьях, с длинными волосами и бородой. Как он объяснялся с полицией, неизвестно, но скорее всего сказал правду — что я вытолкнул его из машины и укатил. Не знаю, каким образом им удавалось так долго скрывать его отсутствие, но семьи у старика нет, а по официальной версии он выполнял секретное задание.

— Значит, теперь ты можешь не скрываться?

— Ну, не совсем. Розыск не отменен, разве что стал менее интенсивен.

Эннели слабо улыбнулась, во всей ее фигуре вдруг проступила усталость.

— И ты снова отправишься за ураном?

— Нет. За плутонием, самим мрачным властителем разрушения. Украду и поставлю условие выкупа — демонтаж абсолютно всего ядерного оборудования в стране. Я даже не говорю о политических последствиях такой кражи, о возникающей уязвимости, — Шеймус придвинулся ближе к ней и заговорил тише. — Но ядерное оружие — безумие. Его надо остановить. Наука и техника всегда опережают нашу способность осознать последствия прогресса. Ядерные реакторы, ускорители частиц — они только увеличивают еще не осознанную угрозу, накапливая смертельно опасные вещества в таком количестве и форме, которые совершенно не предусмотрены природой, разве не так? Это болезнь алчности и властолюбия, вроде накапливания золотого запаса, и такое могущество в руках у немногих развращает сердца. Человечество должно остановиться, остановиться и хорошенько подумать о последствиях обладания доселе невиданной энергией, о том, какие процессы это может запустить. Я говорил, что потребую в качестве выкупа демонтаж всего ядерного оборудования, но на самом деле будет не так. Мой выкуп — это время. Время обдумать, оценить, принять решение. Время — сердце трагедии. Я перечитывал Софокла на корабле: «Увы, ты правду видишь слишком поздно».[3]Чтобы прийти к верному пониманию, необходимо время, а гордость, страх и невежество только затрудняют путь. Наше время подходит к концу. Остался один шаг до «слишком поздно». Интуиция подсказывает мне: любой ценой надо выиграть время. И плутоний — единственное средство, которое я могу найти.