Ситуация с джунгарами еще больше ухудшилась. Контайша (хунтайчжи) Цэван-Рабтан умер в 1727 году, его сменил толковый сын Галдан-Цэрэн. Этот сын продолжал оказывать нажим на западных монголов, находившихся в подчинении у маньчжуров, и в августе 1731 года ему вроде бы удалось одержать решающую победу над китайскими армиями. Возобновившееся противоборство подвигло новые сотни монголов перенести свои юрты через границу на территорию России из Цурухайтуя, особенно много переселенцев насчитывалось в 1730 году. Галдан-Цэрэн в это время отважился еще на один очень по крайней мере потенциально опасный для китайцев с их планами на Среднюю Азию шаг: он отправил свое посольство в Россию. Данное событие привлекло пристальное внимание в Пекине. Если задачей той миссии ставилось оформление откровенной или скрытой поддержки русскими властями армий джунгар, китайские надежды на подчинение населения отдаленного, но строптивого региона могли подвергнуться серьезной опасности срыва. У китайцев не оставалось другого выбора, кроме как к 1730 году отмобилизовать новую армию численностью, судя по сложившемуся у историков мнению, 3 тысячи человек. Или попытаться в свете последних успешных переговоров с русскими выторговать у них или у их подданных торгутов прямую военную поддержку.

3 июня 1729 года руководство Лифаньюаня направило в адрес Правительствующего сената России послание, в котором обозначило пожелание китайского императора выслать специальную миссию с поздравлениями Петру II по поводу его недавнего восшествия на русский престол. Данная миссия являлась ответом на поздравления китайскому императору, привезенные посольством С.Л. Владиславич-Рагузинского. Ответ Сената от 23 октября заключался в том, что предполагаемую миссию ждут, что называется, с распростертыми объятиями, и ее обещали проводить до Москвы со всеми подобающими почестями, если только пекинские власти соизволят сообщить в Москву численность и уровень представительства участников их посольства. Титулярного советника Ивана Глазунова, раньше служившего при С.Л. Владиславич-Рагузинском, практически незамедлительно (31 октября) откомандировали на границу для подготовки встречи и организации ритуала приветствия китайских послов артиллерийским салютом в Селенгинске, Иркутске и Тобольске.

Однако поздравления Петру II выглядят всего лишь одним из очевидных предназначений китайской миссии: в июньском обращении Юнчжэна к тому же содержится ссылка на поздравления, которые он просит передать хану торгутов Аюки. Когда И. Глазунов 3 марта 1730 года прибыл на пограничный пункт Кяхта, он обнаружил, что китайцы уже находятся там с середины августа предыдущего года. Они не только совершенно вымотались из-за затянувшегося ожидания сопровождения из Москвы, чем были крайне раздражены, что даже угрожали И.Д. Бухгольцу и Л. Лангу возвращением в Китай. И тут оказалось, что китайские послы совсем плохо подготовлены к выполнению стоящих перед ними задач, о которых имеют весьма смутное к тому же представление. Хотя им предстояло доставить подарки Петру II, никакого письменного послания царю при них не оказалось. Им вручили только лишь письмо Лифаньюаня для передачи Сенату и письмо императора Цина предводителю торгутов. Титулярный советник Глазунов сообщил своему руководству о том, что вельможи из посольской свиты проинформировали его о своей надежде на заключение активного альянса «через предоставление помощи войсками». Кроме такой оговорки о задачах китайского посольства поступила только вызывающая сомнения разрозненная и обрывочная информация. Неизбежно напрашивалось заключение о наличии с китайской стороны требований реальных уступок: конкретное утверждение о том, что джунгарского контайшу или кого-то еще из предводителей джунгар, дезертировавших в разгар сражения, возвратят китайским властям; более четкое утверждение о российском нейтралитете в форме повторенного обещания уважать китайские границы; и разрешение на активный союз с волжскими торгутами. Поскольку китайцы уже заключили с русскими представителями генеральные соглашения о выдаче беженцев в рамках Кяхтинского договора (и, по-видимому, через этих русских представителей с их подданными торгутами), важнейшей из стоявших перед посольством целей должно было стоять заключение прочного союза, возможно, активного военного альянса с русскими властями и/или предводителями торгутов. Тогда для китайцев их миссия заключалась в продолжении переговоров по расширению условий Кяхтинского договора, в попытке уточнения или, если повезет, расширении сотрудничества между двумя империями по среднеазиатским вопросам.

А для русских властей тот новый виток конфронтации представился возможностью предъявить требования по налаживанию с китайцами взаимовыгодной и доходной торговли. Казенный обоз под руководством Молокова провел зиму и весну 1727/28 года в Пекине, но ему не удалось сбыть привезенный товар. Главной причиной такой неудачи сопровождающие чиновники обоза называли прямое вмешательство представителей китайской бюрократии в фактический обмен товарами. Уже 14 августа 1730 года при российском дворе составили проект официальных грамот в адрес Пекина, среди прочего содержащих жалобу на то, что товар, привезенный обозом в китайскую столицу, не удалось продать, потому что слишком рано поступило распоряжение на отправку его в обратный путь. В связи с этим императору династии Цин направлялась челобитная с просьбой обещать полную свободу покупки и продажи товаров без ограничения срока, а также без взимания какой-либо пошлины или налога с продаж. Тем временем на границе готовился очередной русский обоз, и с учетом той высокой озабоченности китайцев по поводу намерений джунгар выбор времени и уместность послания российской стороны представлялись очевидными. Китайцы в своем ответе категорически отрицали факт наложения ими ограничений на торговлю русских купцов в их столице. Если российские товары не удалось до конца продать, то причины они видели в том, что купцы слишком завысили цены, а некоторые товары оказались поврежденными. А что касается жалобы Лоренца Ланга по поводу якобы досрочной отправки обоза из Пекина, то, в конце концов, в Кяхтинском договоре ничего не сказано о периоде времени, на протяжении которого обозам разрешается оставаться в китайской столице. Тем не менее представители Сената, встречавшиеся с китайскими послами 1 марта 1731 года, подтвердили желание российской стороны добиться «свободной отправки купцов без каких-либо ограничений». Русские дипломаты постарались использовать нахождение китайского посольства на своей территории в качестве само собой представившегося, но желанного шанса для проталкивания конкретных торговых преимуществ. И в то же время они проявляли большую предосторожность, чтобы уклониться от обязательств в джунгарских делах, где российское влияние оставалось слабым и расплывчатым.

Свита из 35 человек во главе с чиновником из Лифаньюаня прибыла в Москву в начале января 1731 года, и их поселили в небольшом пригородном селе Алексеевском. Через три дня китайских гостей проводили в загородный дом действительного тайного советника Василия Федоровича Салтыкова, где их пригласили к щедрому столу с трапезой и напитками. Пиршество сопровождалось подходящей к месту музыкой. Первую аудиенцию у русской императрицы назначили на 26 января; перед китайскими послами двигалось девять повозок, нагруженных подарками: изделиями из фарфора, лакированными шкатулками, тонкой работы стальными саблями в позолоте и прочими ценнейшими предметами. Палаты для аудиенции выглядели скорее в восточном стиле, чем в русском; китайцы исполнили один из вариантов своего обряда коутоу, по распоряжению канцлера Гавриила Ивановича Головкина приблизились к трону и зачитали лаконичное приветствие в адрес «Пресветлой всесильной великой императрицы, самодержицы всего народа русского…».