Пока я говорил, его лицо уходило всё дальше и дальше. А потом я подумал, что говорю совсем не о том, что считаю важным. Стало казаться, что разговариваю не с хорошо знакомым мне человеком, а с кем-то чужим. Наверняка он замечает во мне странности. Он вполне дружелюбен, а не говорит о странностях лишь потому, что сам боится. А самому страшно спрашивать: «Послушай, а нет ли во мне чего странного?». И ведь страшно не то, что тебе ответят: «Да, пожалуй, ты и, правда, странноватый», — а то, что ты сам, задав такой вопрос, признаешь в себе эту странность. А стоит лишь раз это признать, то всему наступит конец. Вот этого я боялся. И пока об этом думал, не переставал болтать с приятелем.

— Нельзя тебе взаперти сидеть. Выходить нужно почаще, — сказал он, провожая меня до дверей. Хотелось что-нибудь на это ответить, однако я только кивнул и вышел на улицу. Ощущение было такое, словно справился с тяжелой работой.

На улице по-прежнему кружился снег. Решил пройтись по букинистическим магазинчикам. Хотелось купить какую-нибудь книжку, но денег было мало, поэтому я скупился и ничего не мог выбрать. «Если уж эту куплю, то ту, которую только что смотрел, точно надо было купить». Заходя в следующий книжный магазин, жалел, что ничего не купил в предыдущем. Это повторялось столько раз, что я смертельно устал. Купил открытки на почте: одну отправил родителям с благодарностью за деньги, вторую другу с отчетом о своих делах. То, что никак не мог написать за столом, на почте написалось с легкостью.

Зашел в очередной книжный магазин. Думал, что букинистический, а оказался магазин с новыми книгами. Покупателей не было, услышав мои шаги, вышел продавец. Ничего не поделаешь, куплю самый дешевый литературный журнал. Если вернусь домой, так ничего и не купив, ночью будет нестерпимо плохо, — подумал я. Эту нестерпимость я почувствовал как-то особенно преувеличенно. Знал, что преувеличиваю, но все равно не мог отделаться от этой мысли. Развернулся и опять пошёл по букинистическим магазинам, но по-прежнему впустую. Обзывал себя скрягой, но ничего купить не мог. Пошёл сильный снег, поэтому, наконец, решился зайти в последний магазин, лотки с книгами которого были уже убраны с улицы, и на сей раз непременно купить старый журнал, о цене которого недавно справлялся. Когда понял, что моим окончательным выбором стал первый магазин, в который я сегодня заходил, и первый журнал, о цене которого спрашивал, почувствовал себя дураком. Мальчишка-продавец увлеченно наблюдал за тем, как ребята на улице бросаются снежками. Там, где раньше был журнал, я его найти не смог. Не мог же я ошибиться магазином, — подумал я, забеспокоился и спросил у продавца.

— Вы его здесь забыли? Мы ничего не находили, — сказал продавец, толком не выслушав мой вопрос, и потерял ко мне интерес, вновь погрузившись в наблюдение за игрой мальчишек на улице.

А мне так и не удалось отыскать журнал. Я очень устал. Купил пару носков и поспешил в сторону Отяномидзу. Уже наступил вечер.

На Отяномидзу купил проездной билет. В электричке все пытался сосчитать, во сколько мне обойдется поездка в школу и обратно, если ездить каждый день. Сколько раз считал, столько раз сбивался. Выходило, что цена та же, что и у разовых билетов. Вышел из электрички на станции Юракутё, отправился на Гиндзу,[45]купил чай, хлеб, сахар и масло. Прохожих было немного. И здесь трое или четверо молодых продавцов играли в снежки. Наверное, больно, если твердый снежок попадает в цель. Мне было не по себе. Наверное, устал. Сегодняшние оплошности были чересчур глупыми, и это раздражало меня. Купив хлеба на восемь сэн,[46]я демонстративно забрал сдачу с десяти. Если где-то вдруг не оказывалось того, о чем я спрашивал, приходил в ярость.

Зашел поесть в пивную «Лев». Согрелся, выпил пива. Видел, как готовят коктейль. В одну бутылку бармен налил разных напитков, закрыл крышкой и потряс. Сначала казалось, что человек трясет бутылку, а потом уже, что бутылка трясет человека. Бармен вылил напиток в бокал, украсил фруктами и поставил на поднос перед клиентом. Было интересно смотреть, как четко и ловко он со всем справился.

— Ребята, вы как арабские солдаты выстроились.

— Да-да, словно на парад в Багдаде.

— А ты, малый, уже порядком опустел. Рассматривая бутылки с винами, выставленными в ряд, я почувствовал, что от пива захмелел.

Выйдя из «Льва», я зашел в магазин с импортными товарами и купил мыло. Ощущение того, что все идет вкривь и вкось, опять вернулось. Я стал думать, что в покупке мыла есть что-то странное. Я не мог припомнить, было ли у меня четко выраженное желание купить его или нет. Чувство беспомощности, словно делаешь шаг в пустоту.

«А все потому, что в облаках витаешь», — любила раньше говорить мама, когда я совершал промашки. Я вдруг подумал, что эти слова как раз о том, что я только что сделал.

Это мыло для меня было непозволительно дорогой покупкой. Я подумал о маме.

— Кэйкити… Кэйкити, — я несколько раз попробовал назвать свое имя.

И тут в памяти отчетливо всплыло грустное лицо матери.

Года три назад я напился и поздно ночью вернулся домой. Не помню, что тогда случилось. Друзья отвели меня домой, по их словам, я был в стельку пьян. Каждый раз, когда я думаю о том, что чувствовала тогда мать, на душе становится мрачно. Друзья потом изображали, как мать меня ругала. Здорово подражали, я один в один слышал голос матери. Меня поразили ее слова. Была в них такая сила, что даже в пересказе товарища они довели меня до слез.

Подражание все-таки занятная вещь. Теперь уже я подражал той пародии моего товарища. Интонации самого близкого мне человека я выучил от чужих людей. После того случая мне было достаточно, не повторяя всех ее слов, сказать только «Кэйкити», как я представлял состояние матери в тот день. Лучше всего остального было именно это «Кэйкити!». Лицо матери, стоявшее перед моими глазами, было мне упреком и в то же время давало силы.

Небо просветлело, вышла луна. Я шел по мостовой от Оваритё к Юракутё и повторял: «Кэйкити!».

Я содрогнулся. Вдруг лицо матери, звавшей меня по имени «Кэйкити», превратилось в нечто совершенно иное. Вестник, принесший дурную весть. Именно он окликал меня. Я не хотел слышать его голос…

От Юракутё до моей станции ехать довольно далеко. И от станции до дома идти не меньше десяти минут. Я еле волочил ноги от усталости по ночной дороге через холм, прорезанный туннелем. Шелест хакама[47]отдавался в ушах странным звуком. Уличные фонари, с зеркалами на поворотах, освещали дорогу. Фонари светили в спину, мои четкие длинные тени ползли по земле. Тени, вздувшиеся на груди, где я спрятал под пальто покупки, один за другим подхватывали фонари по обе стороны дороги. Тени набегали сзади, устремлялись вперед, вытягивались, неожиданно оказывались на дверях домов. Я следил за поспешными изменениями теней и вдруг нашел тень, которая нисколько не менялась. Это была большая тень, чем ближе оказывался фонарь, тем ярче она становилась, слегка кренясь набок. Я подумал: это тень луны. Поднял голову и увидел шестнадцати-семнадцатидневный месяц, который висел почти над головой. Почему-то именно его свет показался мне чем-то родным.