Царская власть, чтобы ни писали в «Революционной России», находилась в своей мягкой фазе. Если в 1880-е годы, после 1 марта, за революционную болтовню, случалось, ссылали на Колыму, а за переписку с террористами пожизненно сажали в крепость, то Карпович за дерзкое убийство безоружного человека при исполнении им государственных обязанностей получил всего 20 лет каторги, из которых отсидел шесть. Он был почти разочарован: он собирался пожертвовать жизнью.

А в Москве Азеф, явившись в больницу к захворавшей жене, радостно сообщил ей:

— А знаешь, начался террор!

Чему он радовался? Возможности развернуться на полицейской службе? Или уже предвидел свою двойную игру?

(Карпович потом, после каторги, некоторое время работал в Боевой организации под началом Азефа и оставил революцию после разоблачения своего командира.)

В это же время был подготовлен второй номер «Революционной России». В подготовке материалов, кроме Аргунова, участвовали журналисты А. В. Пешехонов и В. А. Мякотин. Это уже было время консолидации эсеровских сил. Гершуни совершал свой объезд России и встречался с Аргуновым («в лесу, у стога»).

Летом 1901 года Аргуновы жили на даче в Кирилловке, а Азеф — неподалеку, в Малаховке. У него гостили две сестры и брат (Владимир или Натан?) из Ростова. Отношения становились все более сердечными. Приятели оказывали друг другу небольшие услуги. Например, Азеф (вот еще один пример его мелочной скупости) попросил у Аргунова, служившего на железной дороге, бесплатный билет для прислуги и пользовался им в поезде по пути с дачи в город и обратно[58].

Евгений Филиппович теперь принимал регулярное участие в технической стороне аргуновских затей: «Взялся он делать металлическую доску (на которую кладут шрифт), резиновый рукав для вала и небольшой валик». Он знал, что типография в Финляндии, подробностей не разузнавал. Между тем в донесении Ратаеву сообщал, что типография «практически у нас в руках», но что торопиться с арестами не надо. Помогал он и в доставке из-за границы изданий «Аграрной лиги» — тоже, разумеется, с ведома Зубатова и Ратаева.

Второй номер выпустили. Но в Петербурге Аргуновы заметили за собой слежку. Трудно сказать, являлось ли это «заслугой» только Азефа. Аргунов и его товарищи были со всех сторон окружены полицейской агентурой. Среди людей, контактировавших с ними, были агенты Паули, Серебрякова. Но Азеф стоял к Северному союзу ближе всего.

Аргунов снова решил перенести типографию в Томск, во все тот же переселенческий пункт, который теперь (кстати!) перебрался в новое место, подальше от города. Транссибирская магистраль строилась споро, Томск уже был связан со столицами железной дорогой. Новая типография обладала достаточным штатом работников и была неплохо оборудована. Азеф сделал новую доску и валик. Он ничего не выспрашивал, но всё постепенно узнавал из разговоров — и местоположение новой типографии, и имена связанных с ней людей. Для конспиративных сношений с Томском он предложил адрес своего московского знакомого — инженера Зауера.

В сентябре Аргунов, получив обнадеживающие известия из Томска, отправился в Саратов — устанавливать связи с тамошней подпольной группой. Там он узнал о крахе. В ночь на 21 сентября полиция явилась на переселенческий пункт и захватила типографов с поличным — за работой над третьим номером «Революционной России».

В помощь местной полиции в Томск был послан молодой способный жандарм Александр Иванович Спиридович. Он разговорил одну из участниц группы, Ольгу Вербицкую. Она знала довольно много про сеть протоэсеровских кружков в России. Дальше аресты шли уже по ее показаниям — в Петербурге, Ярославле, Чернигове, Киеве, Нижнем Новгороде. Часть потом выпустили, 12 человек были сосланы (на срок от трех до восьми лет).

Аргуновых довольно долго не арестовывали. Андрей Александрович и его жена не знали, что предпринять. Командировали за границу, к эмигрантам, Марию Селюк. Она беспрепятственно, легально переехала границу. Сами Аргуновы эмигрировать не хотели, рассчитывали сохранить группу и «Революционную Россию». «Ободряюще и успокаивающе действовала полицейская обстановка; слежения совсем не было; никогда мы не чувствовали себя так свободными от шпионов, как в эти месяцы». Но в конце концов Аргунову пришлось признать, что дело провалено: остается только «апеллировать к загранице» и ждать ареста.

Разумеется, ни малейшая тень подозрения не падала на Азефа. За все время он не совершил ни единого шага, который позволил бы его заподозрить. Более того: теперь он сблизился с Аргуновым как никогда прежде.

«Из пассивного соучастника он превратился в активного члена нашего союза. Торжественного вступления не было; сделалось это само собой. Виделись мы с ним конспиративно. Помню свидание в Сандуновских банях: обсуждали дело голыми. Он настаивал на том, чтобы нам всем немедленно эмигрировать и продолжать дело за границей. Сам он тоже собирался за границу по своим личным делам (командировка в Берлин конторой) и предлагал свои услуги там…

…Азефу мы поручили все, как умирающий на смертном одре. Мы ему рассказали все свои пароли, все без исключения связи (литературные и организационные), всех людей, все фамилии и адреса и рекомендовали его заочно своим близким»[59].

В 1880–1890-е годы полиция, помня об опасных судейкинских авантюрах, предпочитала пресечь крамолу в самом начале: обычные полицейские дуболомы — дальними ссылками, тонкий Зубатов — увещевательными беседами. Сейчас тот же Зубатов действовал иначе. Он дал ситуации развиться, вызреть. Для чего? Думается, ответ очевиден.

Вред для власти от двух номеров революционной газеты был несравнимо меньше выгоды. Агента удалось внедрить в самое сердце формирующегося эсеровского подполья. Теперь заграничное путешествие «Виноградова» имело для охранки гораздо больше смысла, чем год назад. Для самого осведомителя путешествие тоже могло стать приятным. Он был теперь человеком при деньгах: ему назначили исключительное для осведомителя жалованье — 500 рублей в месяц. Правда, афишировать наличие этих денег не следовало, даже перед близкими, а Азеф ехал с семьей.

Интересно, что финляндская типография, точный адрес которой Азеф узнал лишь накануне ареста Аргунова, так и не была ликвидирована. Скорее всего, Азеф не счел необходимым сообщать эту информацию Зубатову и Ратаеву, а те особо не настаивали: ведь без Аргуновых типография все равно работать не могла, а взаимодействие с автономной финляндской полицией было делом долгим и хлопотным. Зато Иван Николаевич, вождь Боевой организации ПСР, позднее активно пользовался этой явкой в финляндском имении.

Можно сказать, что двойная игра Азефа началась с этой маленькой недомолвки.