— Ты так упрямишься, потому что тебе пятнадцать, а мне только десять. Я прошу тебя, Эрик! Ну пожалуйста. Эрик! Пожалуйста!»

Эрик открыл глаза. Подушка промокла от пота, а сердце бешено колотилось о ребра. Он судорожно вздохнул.

«Джейсон. О Боже, прости меня, Джейсон!»

Простыня прилипла к мокрой от пота груди. По крайней мере на этот раз он проснулся прежде, чем наступил самый кошмарный момент, прежде, чем он услышал тот ужасный крик.

Эрик сел на кровати, включил свет и потянулся за сигаретами. Рядом пошевелилась женщина:

— Эрик?

Он несколько мгновений пытался вспомнить, кто это. Потом все начало постепенно проясняться. Это ж та самая телка — с автографом на заднице. Эрик спустил ноги с кровати, дрожащими руками прикурил сигарету и глубоко затянулся.

— Убирайся отсюда.

— Что?

— Я сказал — убирайся отсюда!

— Но сейчас три часа утра!

— Ты на машине.

— Но, Эрик…

— Да пошла ты…

Девушка вскочила с кровати и стала судорожно подбирать свои вещи. Натянув их как попало на себя, она направилась к двери:

— Ты последняя сволочь, понял? И в постели ты не бог весть что!

Когда дверь за нею захлопнулась, Эрик вновь опустился на подушки. Еще раз затянувшись сигаретой, он уставился в потолок. Если бы Джейс был жив, ему бы сейчас было семнадцать. Эрик попытался представить своего сводного брата семнадцатилетним — коренастого, коротконогого, со школярскими очками на круглом лице. Джейс — неуклюжий недотепа с добрейшим сердцем, считавший, что весь мир клином сошелся на старшем брате. Боже, как он любил этого мальчика! Больше он никого и никогда так не любил.

Эрик вновь услышал голоса. Те самые, что не оставляли его никогда.

« — Ты собираешься взять папину машину, да?

— Да отвяжись ты, зануда!

— Не бери ее, Эрик. Если папа узнает, он никогда не позволит тебе получить права.

— А он и не узнает. Если никто не проболтается.

— Возьми меня с собой, и я ничего ему не расскажу, обещаю!

— А ты и так не расскажешь. Потому что, если ты сделаешь это, я сделаю из тебя отбивную!

— Обманщик! Ты всегда так говоришь, но никогда мне ничего не бывает».

Эрик зажмурил глаза. Он вспомнил, как заключил Джейса в дружеский захват и устроил ему датское натирание, стараясь не причинить боль, — он всегда старался не причинять брату боль — лишь слегка потрепать. Его мачеха Элейн — мать Джейсона — чересчур оберегала мальчика. Эрик из-за этого сильно переживал за братишку — ведь Джейсон неминуемо становился предметом насмешек других детей, которые в отличие от Эрика дразнили его, не зная меры. Иногда Эрику хотелось устроить им за это хорошую трепку, но он сам себя сдерживал, зная, что может лишь повредить этим своему сводному брату.

« — Ну ладно, коротышка. Но если я возьму тебя сегодня с собой, обещай, что не будешь приставать ко мне следующие два месяца.

— Я обещаю! Обещаю, Эрик!»

И он взял его с собой, позволив Джексону сесть на сиденье для пассажира «Порше-911». Автомобиль принадлежал отцу, и ему, пятнадцатилетнему, водить эту машину запрещалось. Слишком мощной была она для неопытного водителя.

Он ехал по подъездной дорожке их шикарного дома в предместье Филадельфии — пятнадцалетний сорвиголова, собравшийся на веселую прогулку. Отец уехал по делам в Манхэттен, а мачеха играла с друзьями в бридж. Эрика не волновало, что их с братом отсутствие может быстро обнаружиться. Не волновал и начавшийся мокрый снег. Его не волновало то, что можно погибнуть. В свои пятнадцать лет он чувствовал себя бессмертным.

Но маленький братишка-недотепа оказался куда более хрупким.

Эрик потерял контроль над автомобилем на повороте у реки Шелкилл. «Порше» развернуло, словно волчок, и швырнуло на бетонную опору. Самонадеянный Эрик не пользовался ремнями безопасности, и его в момент удара выбросило из машины. А дисциплинированный Джейсон оказался в ловушке. Он умер быстро, но не сразу — Эрик успел услышать его крик.

Набежавшие слезы потекли из уголков глаз по вискам. «Джейс, прости меня! Пусть бы это был я, Джейс. Как жаль, что я не умер вместо тебя!»

Примерка костюмов заняла у Лиз Кэстлберри несколько больше времени, чем она рассчитывала. В результате, выходя из студийной костюмерной в коридор, она, глядя на часы, а не перед собой, сразу же врезалась во что-то твердое.

Лиз поспешила извиниться:

— О, прошу прощения! Мне так жаль, я… — Подняв глаза и увидев стоявшего перед ней мужчину, она замолкла на полуслове.

— Лиззи?

Его глубокий, медлительный голос унес ее в прошлое. Голливуд был не таким маленьким городом, каким казался со стороны, и они не виделись уже семнадцать лет. Подняв глаза, Лиз ощутила головокружение, оказавшись вновь в шестьдесят втором году, когда была очаровательной девушкой — блестящей юной выпускницей Вассара. Поскольку ее застали врасплох, слова сорвались с губ помимо воли:

— Привет, Рэнди!

Мужчина усмехнулся:

— Давненько в Голливуде меня так не называли. Никто уже и не помнит этого имени.

Какое-то время они молча изучали друг друга. Мало что осталось от Рэндольфа Дэшвелла Кугана тех дней — отчаянного наездника родео из Оклахомы, работавшего дублером, когда они встретились, и бывшего таким опасно привлекательным для получившей хорошее воспитание девушки из Коннектикута. Сейчас его жесткие светло-каштановые волосы были короче, чем в те дни. Хотя он по-прежнему был таким же высоким и стройным, неумолимое время оставило на его суровом лице свои отметины.

Глаза Дэша были не столь придирчивы, они потеплели от восхищения.

— Ты прекрасно выглядишь, Лиз! Эти зеленые глаза так же восхитительны, как и прежде. Я по-настоящему обрадовался, когда Росс сказал мне, что ты будешь играть Элеонор. Это будет замечательно — поработать вместе после стольких лет!

Лиз скептически приподняла бровь.

— Послушай, мы с тобой читали один и тот же сценарий?

— Куча дерьма, не так ли? Но вчера случилось кое-что интересное. Могут грянуть кое-какие перемены.

— Что-то слабо в это верится.

— А почему ты взялась за эту работу?

— Что за вопросы, дорогой. Я, как говорится, уже достигла определенного возраста. Работу найти не так уж и просто, а дорогостоящие привычки надо оплачивать.

— Если мне не изменяет память, тебе столько же лет, сколько и мне.

— А также примерно столько, сколько Джимми Каану и Нику Нолти. Но если вы, сорокалетние мужчины, все еще можете кувыркаться на экране с молоденькими инженю, мне остается лишь играть матерей.