Бодрствовать по два дня и две ночи подряд было для военного физиолога нормой. Первые месяцы войны ему приходилось трудиться не покладая рук. Разъезжая между фронтом, где он читал лекции о первитине, и столицей рейха, где он создавал свой институт, Ранке не знал покоя. Нагрузки были столь велики, что он постоянно повышал дозу стимулятора, дабы поддерживать работоспособность на должном уровне. Это продолжалось недолго, до тех пор, пока перед Ранке не встала проблема классического выгорания – хотя тогда это понятие еще не существовало. В своем дневнике он, не смущаясь, писал: «Личное: Депрессия у меня прошла. С полудня 8:11 моя работоспособность восстановилась»[113]. Он часто ложился спать далеко за полночь, страдал бессонницей и жаловался на следующий день: «Чувствую себя совершенно разбитым». Его пример – в плане постепенного формирования зависимости – весьма показателен. С помощью химии он пытался раздвинуть границы возможного, хотя уже не мог. Больше ему это не удавалось: «Полный упадок сил перед совещанием и инспекцией»[114]. Ранке был не единственным, кто оказался между жерновами тягот войны и последствий употребления первитина. Из его корреспонденции тех дней явствует, что многие офицеры принимали стимулятор, чтобы успешно справляться со своими обязанностями.

Эта тенденция затронула не только военную среду. Третий рейх захлестнула эпидемия увлечения первитином. Им увлекались женщины климактерического возраста, которые «сосали эти таблетки, словно леденцы»[115], молодые матери, принимавшие метамфетамин, чтобы заглушить послеродовую депрессию, вдовы, искавшие элитных партнеров через брачные агентства и пытавшиеся с помощью стимулятора избавиться от волнения при знакомстве с ними. Сфера применения первитина разрослась сверх всякой меры. Его давали при родах, назначали в качестве лекарства от морской болезни, страха высоты, сенной лихорадки, шизофрении, всевозможных фобий, депрессии, апатии, нарушений деятельности мозга. Отныне, когда у немца появлялись какие-либо проблемы со здоровьем, он все чаще хватался за сине-бело-красные трубочки[116].

Поскольку с началом войны кофе стал большим дефицитом, за завтраком, в качестве взбадривающего средства, его нередко заменял амфетамин. «Вместо того чтобы накачивать первитином пилотов бомбардировщиков и саперов, его можно было бы использовать для предотвращения искривления позвоночника у учеников средней школы, – писал Готфрид Бенн об этих временах. – Возможно, данное утверждение кому-то покажется странным, но это всего лишь естественное продолжение старой как мир идеи. Будь то ритм, наркотики или аутотренинг – человек любыми способами стремится облегчить невыносимые тяготы жизни»[117].

В конце осени 1939 года Имперское управление здравоохранения отреагировало на ставшую неуправляемой ситуацию. Статс-секретарь Лео Конти, занимавший пост имперского руководителя здравоохранения, пытался, хотя было уже довольно поздно, помешать тому, чтобы «целый народ подпал под влияние ядовитого дурмана»[118]. Он указывал на то, что «последующие негативные реакции ставят крест на благотворном эффекте стимулятора». Ратуя за ужесточение законодательства, в своем обращении к Министерству юстиции он выразил «озабоченность по поводу того, что из-за терпимого отношения к первитину целые группы населения могут утратить дееспособность […]. Тот, кто принимает первитин, чтобы снять усталость, медленно, но верно разрушает свое физическое и психическое здоровье, что в конце концов неизбежно приведет к полному коллапсу».

Он также обратился с призывом, типичным по стилистике для национал-социалистской пропаганды, к своим соратникам в борьбе с наркотиками: «Важность момента требует запретить каждому немецкому мужчине, каждой немецкой женщине предаваться сомнительным удовольствиям. Личный пример отказа от наркотиков сегодня, как никогда прежде, необходим и уместен […]. Сделайте все возможное, чтобы помочь немецким семьям, которым угрожает пристрастие к наркотикам. Тем самым вы повысите внутреннюю стойкость нашего народа»[119].

В ноябре 1939 года он добился, чтобы первитин отпускался «исключительно строго по рецепту»[120], и спустя несколько недель, во время выступления перед членами Национал-социалистского союза германских врачей в Берлинской ратуше, предостерег от «новой большой опасности, заключающейся в сопутствующих явлениях наркотической зависимости»[121]. Однако его слова не были восприняты всерьез, и масштабы употребления первитина продолжали расти. Многие аптекари не соблюдали новое предписание и продавали своим клиентам стимулятор без рецепта. Как и прежде, не составляло никакого труда раздобыть в один день несколько ампул первитина для инъекций или приобрести в аптеке за один раз сотню таблеток[122].

Подобное положение дел существовало и в армии. Военных предписание относительно отпуска первитина по рецептам не касалось никоим образом. Но Конти не собирался сдаваться. На фоне реальной войны началась настоящая война из-за наркотиков, когда имперский руководитель здравоохранения предложил командованию вермахта высказать свое мнение относительно «употребления, злоупотребления и возможного вреда», поскольку он заметил, что «наши молодые солдаты ходят с осунувшимися, серыми лицами и вообще выглядят чрезвычайно плохо». Но Имперское управление здравоохранения Конти являлось гражданским ведомством, и военным не могло понравиться подобное вмешательство в их дела: «Вермахт не может отказаться от использования лекарства, которое повышает работоспособность и снимает усталость», – сухо и недвусмысленно возразил санитарный инспектор сухопутных войск Вальдман[123].