Как мы видим, и неназванный «русский врач», и врачи в госпитале Барнет первоначально были едины в своем диагнозе: желудочно-кишечнаяинфекция. Более того, врачи в больнице не только поставили диагноз, но и начали лечение, прописав пациенту курс антибиотиков. Думаю, не надо говорить, что антибиотиками от радиационных отравлений не лечат – ими лечат от бактериальных инфекций.

Более того: ни один здравомыслящий врач не пропишет больному курс антибиотиков (тем более, сильнодействующих) без серьезных показаний к этому! Антибиотики – вещь вредная (особенно, способные «вызвать побочный эффект»), и их никогда не прописывают «на всякий случай». А вдруг у пациента на них аллергия? Их прописывают лишь при полной уверенности, что поставленный пациенту диагноз правилен.

Так что, мы лишь присоединяемся к вопросу «Так что же было у него изначально?», потому что это очень хороший вопрос. Мы, к сожалению, не знаем ни обнаруженной «бактерии», ни предписанных «антибиотиков». Но вот с финальным «полониевым» диагнозом – все это категорически не согласуется!

4.3. Как развивалась болезнь Литвиненко?

Сейчас нам постоянно и со слезами на глазах рассказывают, что с самого момента своего предполагаемого «отравления» состояние Литвиненко постоянно ухудшалось – и это логически завершилось страшной кончиной больного.

Вот только правда ли это? Даже рассказ его вдовы заставляет в этом усомниться. Цитируем его дальше:

«В какой-то момент мы перестали понимать, почему, если медики не находят полного объяснения, не делаются какие-то дополнительные проверки. И мы обратились к специалисту-токсикологу в Америке, который захотел взглянуть на результаты анализов. Но все это было не так быстро – а процесс шел очень быстро… У него началось воспаление гортани, сначала он пожаловался, что у него болит горло. Я посмотрела на горло – и это было не обычное воспаление, как при ангине. Я сказала персоналу, а они говорят – ну, это антибиотики, они убивают всю хорошую флору… Когда я пришла к нему в воскресенье, он уже практически ни глотать не мог, ни говорить. Я таскала ему чай в термосе – он не мог его пить, но ему было важно, чтобы он был, потому что он верил, что ему будет чуть лучше и он сможет его выпить. Все время шла жуткая борьба за жизнь. Потому что он верил, что выкарабкается.

В воскресенье ему дали какое-то лекарство от горла, для снятия воспалительного процесса после приема антибиотиков. Я сказала: «Этого достаточно?» Тогда ему уже вводили питательные растворы, он не мог ничего есть. В понедельник – это пошла уже вторая неделя – он уже не мог разговаривать вообще. И когда у него уже язык не поворачивался, это было так страшно, что я просто не выдержала, выскочила на ресепшен и начала там орать: «Вы что делаете? Вчера я ушла, мой муж мог хотя бы говорить!» В этот момент прибежали все доктора, начали мне объяснять, что, может, это побочный эффект антибиотика, хотя один из показателей не подходит, а может, неправильное лечение».

Здесь очень любопытно упоминание про «специалиста-токсиколога» из США. Кто он? Видел ли он результаты анализов? Если видел – то к какому выводу пришел? Ответов на все эти вопросы нет.

Ну и, если верить этому рассказу – состояние здоровья Литвиненко быстро стало удручающим. Он ведь даже не мог говорить! Мы бы охотно поверили, но… читаем дальше:

«И когда они в четверг обнаружили у него в крови токсин, они проверили его и на внешнюю радиацию, которая ничего не показала… Они сделали несколько анализов на токсины, и вечером приходят, говорят: «Мы обнаружили таллий, и назначили антидот». Мы даже обрадовались – слава богу, наконец поняли, отчего это происходит, причина ясна, антидот назначен, теперь Саша поправится. И он сам этой верой постоянно жил».

Итак, таллий (а не полоний!) в организме больного все-таки был обнаружен! Учтем это. Таллий, даже не радиоактивный – тоже весьма опасный яд. Кстати, и выпадение волос у больного вполне согласуется с версией таллиевого отравления.

«После обнаружения таллия они приняли решение перевести его в другую больницу, к этому моменту подключилась и полиция. До того мы могли говорить что угодно и просить сколько угодно, никто нас не слушал. В новом госпитале, в гематологическом отделении, он с первого дня начал давать показания. Полицейские эти просто преклонялись перед ним за то, что он в таком состоянии давал показания. Ему давали все время обезболивающее, но я не знаю, как он это вынес. Мне потом объяснили, что раздражение, которое у него было в горле – это все было внутри, кишечник, пищевод, желудок, все было в этих язвах (плачет).

Когда ему назначили этот антидот, ему принесли его в виде порошка. А он не совсем растворялся, там оставались такие острые кристаллики, ему было так больно… И когда он давал показания по 3–4 часа, я даже просила их не пускать, когда он засыпал, чтобы дать ему отдохнуть хоть немного».

Странности продолжаются: Литвиненко, который якобы уже «не мог говорить» – тем не менее, был способен давать показания полиции, причем по 3–4 часа ежедневно! Правда, это – якобы – был такой подвиг, что полицейские «просто преклонялись перед ним». Но ведь полицейским вообще не следовало требовать от больного совершать подвиги, чтобы потом «преклоняться»! Мы все-таки живем в XXI веке: когда больной не может говорить – они вполне могли взять его показания в письменной форме, или с помощью компьютера. Это нормальная практика. И если Литвиненко все-таки давал показания устно – значит, как ему, так и полиции это было проще. Значит, говорить он вполне мог без существенных проблем.

Более того: несмотря на свою «неспособность говорить», Литвиненко, как предполагают, еще успел дать интервью, и не одно! Впрочем, вопрос об его интервьюерах темен (мы его подробно рассмотрим в главе 6). Но одно совершенно достоверно: он дал интервью ВВС и ноября (его полный транскрипт мы приведем). Значит, даже на одиннадцатый день после своего предполагаемого отравления Литвиненко вполне был в состоянии говорить (другое дело, что, похоже, не особенно горел желанием это делать).

Впрочем, давать показания полиции он начал только после своего перевода в University College Hospital – что произошло 17 ноября. И в этот день, и в следующие, он, очевидно, говорить еще мог. Да и не только говорить:

«В понедельник, это было в последнюю неделю, его перевели из гематологического отделения в реанимацию. Если, когда его перевезли в эту больницу, он еще вставал, даже походил немного, чуть обустроил себе кровать, пошел в душ, кран починил – то, когда его перевели на третий этаж и подключили ко всем трубкам… Не то, чтобы я поняла, что это уже конец, но я поняла, что это нехорошо».

В понедельник «в последнюю недель» – это ведь уже 20 ноября. Мы специально выделили слова про «починенный кран». Согласитесь, они плохо сочетаются с образом «умирающего». Некоторые ведь и в абсолютно здоровом состоянии починить кран не способны – а Литвиненко починил. Хотя, якобы, был уже практически при смерти!