— В общем, лежи и не вставай, деточка. У тебя есть дома еда?

— Да, все есть. Я лежу.

— Мне не кажется, что у тебя плохое настроение?

— Мама… Это насморк. И кашель. Все нормально.

— Ты все помнишь об обильном и разнообразном питье, что я тебе говорила?

— Конечно.

— Только не злоупотребляй чаем и не пей воду из-под крана, как ты иногда делаешь. Чаем ты перегрузишь почки, будут отеки.

— Мама! Я не люблю чай. А отеки уже есть. Но я все поняла. Большое спасибо.

— Держись, моя маленькая. Ты же звезда детского сада.

— Сто. Да, конечно. На том стоим, ты же знаешь. Все будет хорошо. Целую.

Элина подошла к окну, дождь плакал — растекался по стеклу, дрожа от вдруг налетевшего ветра. Сегодня это даже хорошо. Ей было бы неудобно, если бы солнце освещало ее в таком расклеенном виде. Она всегда, в любой ситуации привыкла быть в центре красивого снимка.

…В школе Элина по факту оставалась звездой. По всем предметам — первая, пела, танцевала, играла в школьном театре. А отношение к ее статусу звезды менялось на глазах. Просто они взрослели. Доверчивость, доброжелательность, искреннее восхищение чужими успехами вытеснялись опытом, а в нем — вирусы взрослых эмоций. Зависть, враждебность, скрытая агрессия и недобрые желания. Именно в школе Эля поняла, что подругам лучше не показываться нездоровой, грустной, она старалась физически держать дистанцию, чтобы ее не разглядывали и не спрашивали: «А что это — прыщик у тебя?» Однажды ей одна девочка сказала: «Когда ты смеялась, я заглянула тебе в рот. У тебя дырочка в одном зубе». Они уже приближались к старшим классам, и это не было детской непосредственностью. Эле казалось, что у такого пристрастного внимания может быть развитие. Они обрадуются ее проблемам, неудачам и даже болезни. Им не нравилась дистанция. И появлялось то, чего ждала Эля. Сама она сохраняла ровное и демократичное отношение ко всем. Но и это не очень нравилось. Начиналась уже женская игра — дружить против кого-то. «Мы с ней не разговариваем, а ты улыбаешься ей». Дальше — мальчики. Дальше ревность и сплетни. Поведение Эли не менялось, но она сама знала, что в ней появилась жесткость. Свои принципы нужно защищать, от кого-то резко уходить, кого-то ставить перед необходимостью уйти. То есть такой получился результат: принципы выше людей, они неизменны, в то время как людей можно менять. Или нужно. На школьных фотографиях в ее выразительных глазах уже нет трепетного и страстного желания шагнуть из рамки, к восторгу и поклонению. Иногда в ее глазах задумчивое и даже растерянное выражение. Она поняла, что это не будет легко. Если она вообще тот человек, которому бывает легко. И наступил этап, когда Элина всем продемонстрировала свой сильный характер. Это было очень серьезно. Надвигались взрослые события, и она шагнула им навстречу. Укротить такие события могла только личность, а не звезда детского сада номер сто.

…Дождь с ветром превратились в настоящий буран. Элина вдруг импульсивно взяла телефон и позвонила.

— Здравствуй, Нина, — сказала она. — Как твои дела?

— А что? — вопросом ответила Нина. Голос у нее сразу становился затравленным и дерганым, если застать ее врасплох. — Какие дела?

— Здоровье, работа, личная жизнь.

— А почему тебя это именно сейчас заинтересовало? Не звонишь по полгода и вдруг…

— Прошло полгода со времени моего последнего звонка? Я даже не заметила, что так много. Закрутилась. Но у тебя все в порядке?

— Все то, что ты перечислила, — плохо. А у тебя?

— У меня хорошо, — задумчиво сказала Элина. — Просто появилось немного свободного времени, решила позвонить. Но, кажется, мое свободное время не совпало с твоим. Извини. Позвони, когда сможешь или захочешь. Пока.

…Нина с матерью переехали из Питера в Москву, когда Эля училась в седьмом классе. Степень родства оказалась такой сложной, что Эля даже не стала ее запоминать. Но они были единственными родственниками ее мамы и бабушки. Поэтому родители Эли помогали устроиться в квартире, которая досталась им по наследству, потом в переезде на «Сокол», поближе к ним. Нина была зачислена в школу, где училась Элина. Она была на класс старше.

Эля отлично, просто в режиме документального фильма, запомнила их первый совместный обед у них дома. Все сидят за большим обеденным столом. А няня Валя-Валечка, которая жила у них практически со дня рождения Эли, вместе с бабушкой ставили перед каждым тарелки с первым блюдом. Няня Валя была у них и поварихой, и помогала бабушке убирать, а свою ежемесячную зарплату откладывала в жестяную большую коробку. Никто об этом не знал. Она говорила, что отсылает племяннику на новый дом. Когда Валя умерла, мама разбирала в ее комнате вещи и нашла эту коробку. К ней аккуратно была приклеена уже пожелтевшая бумага, на которой печатными буквами написано: «Элечке». Эля отклеила ту бумажку над паром и до сих пор хранит.

Элина очень редко плакала, но эту коробку вспомнить без слез не могла ни разу. И сейчас мгновенно захлебнулась. Бросилась в кухню, где в дальнем ящике одного шкафчика прятала на такой случай сигареты. Пачки хватало очень надолго. Элина и не курила, по сути. Затянулась глубоко, выдохнула дым, он смешался со слезами, и эта смесь повисла на ресницах. Эля прищурилась. Сквозь туман удобнее рассматривать прошлое, когда не все его участники живы.

Валя, высокая, очень худая женщина с огромными темными глазами, опрятно, даже красиво одетая — длинная черная юбка, черная кофточка под подбородок в мелкий белый горошек, белый платок, завязанный, как бандана, на голове, красивый передник с рюшами, — осторожно ставит тарелку с супом перед Ниной. Дальше… Тарелка летит на белую скатерть, на Валин передник, брызги и пар поднимаются к Валиному лицу, как сигаретный дым Эли сейчас.

— Что за бурду притащила мне эта служанка! — кричит Нина.

Валя закрывает лицо руками и убегает. Все застыли.

— Встать! — после паузы тихо говорит мама Эли. — Выйди в прихожую и там жди свою маму. Вы уходите.

Нина открыла рот, явно для того, чтобы огрызнуться, но, посмотрев на всех, молча повиновалась.

— Рита, — сказала мама, — никаких претензий ни к твоей дочери, ни к твоему воспитанию. Просто в нашем доме такое произойти не может. Завтра возвращайтесь, никто ни о чем не напомнит. Не думаю даже, что Валя примет извинения Нины. Я бы не приняла. И не приму. Мы просто постараемся это забыть. До свидания.

Они вернулись на следующий день. Нина вела себя как шелковая. Вскоре они с Элей даже подружились. Но… Но тот день был.

— Валя-Валечка, — горько позвала шепотом Эля.

Это был удивительный человек с невероятной судьбой. Она жила в глухой деревне до поздней молодости. С какой-то деградировавшей родней. Сирота. Невероятной была красоты, Эля любовалась на нее в детстве. Валя не знала ни одной буквы. Никогда не выезжала за пределы своей деревни. Никогда не училась. Просто батрачила на родню. Мыла, стирала, доила корову, разводила птиц. Молоко, творог и масло носила продавать к дороге, которая вела в ближайший крупный поселок. Там с ней познакомилась бабушкина подруга, которая остановилась купить продукты по дороге на дачу. Стала ездить за ними специально. Они разговаривали. И когда бабушка сказала ей, что они ищут хорошую няню с проживанием для родившейся замечательной внучки, подруга сказала: