Не совсем понимая причины собственного разочарования, я позвонил руководителю отдела по работе со студентами и сообщил, что ухожу из университета. Она доброжелательно выслушала меня, и на ее вопрос о причинах я ответил, что точно не уверен. Я сказал себе, что мне нужно уйти, чтобы «найти свой путь»; на самом же деле мне нужно было найти свое сознание. Руководитель убедила меня вместо этого взять академический отпуск и попросила написать «заявку на исследование», чтобы как-то оправдать его. Я написал, что собираюсь провести «исследование того, кто я такой». К счастью, заказчик нашелся сразу же – я сам.

Благодаря этому «исследованию» я совершил путешествие по всему континенту: от Новой Англии до Британской Колумбии и Южной Калифорнии. Я попробовал себя в нескольких областях, включая профессиональные танцы и хореографию, плотницкое дело и (почти) ловлю лосося. Теперь мне кажется, что исследование молекулярных механизмов, которые использует лосось для миграции из пресной воды в соленую, символизировало мой глубокий интерес к развитию и изменению людей.

На острове Ванкувер, расположенном на западном побережье Британской Колумбии в Тихом океане, я встретил человека, который работал на рыбацких лодках. Рыбная ловля, как он мне объяснил, состояла в том, чтобы вставать в три ночи, часами перегибаться через борт ледяной лодки, изнывая от боли в спине, выбрасывать рыболовные крючки и вытаскивать их, пока не искалечишь руки. Потом он объявил, что прекращает это и возвращается в магистратуру по психологии.

По завершении этой встречи я отправился в свой родной город, где восстановил связь с друзьями и семьей и помогал бабушке во время болезни дедушки и после его смерти. В конце концов я получил работу в съемочной группе документалистов, которые снимали программу театральных и танцевальных постановок в Калифорнийском университете. Они попросили меня помочь им с исследовательским проектом о левом и правом полушариях мозга. Это было именно то, что нужно! Я постоянно думал о сознании, о нашей жизни и о том, что делает нас теми, кто мы есть. Это был путь, по которому я желал пойти. Я подумал, что, может быть, все же стану психиатром, и почувствовал, что готов вернуться в Гарвард. Тем не менее я был намерен сохранить – каким-то образом – связь с собой и с другими, которую построил в течение того последнего года.

Кульминацией моего третьего года обучения на медицинском факультете стала важная практика по терапевтической медицине. Считалось, что ее результаты определяют твое профессиональное будущее. Я был на лекции, когда врач-ординатор, у которой я был подопечным и которая была всего на несколько лет старше меня, вошла в аудиторию со слезами на глазах и шепотом сказала, что пациент по фамилии Квинн, лечением которого я занимался, только что умер. Мы вместе пошли в его палату и долго стояли у постели. Он был бывшим моряком, имел весьма вспыльчивый характер и лицо, загрубевшее от многих лет, проведенных в море. Обычно я сидел с ним после долгого дня в больнице и слушал, как он рассказывает, что чувствует приближающуюся смерть.

В тот день у меня была назначена встреча с главным лечащим врачом для обсуждения моей работы за первую половину ротации[19]. Он был высоким и довольно импозантным онкологом с черной бородой. По его словам, я хорошо справлялся с практикой, за исключением одной вещи: этим утром я ушел с обхода. Я объяснил, что мы с ординатором хотели дождаться санитаров, которые должны были забрать тело Квинна. На это главврач сказал то, чего я никогда не забуду: «Дэниел, тебе необходимо понять: ты здесь, чтобы учиться. Нужно справляться со своими чувствами – пациенты просто умирают. У нас нет времени для слез. Хороший доктор имеет дело только с фактами».

Нет времени для слез. Неужели такому искусству медицины я должен был учиться?

На следующий день я пришел в бывшую палату Квинна и увидел одного из моих любимых преподавателей. Он улыбнулся: «Ну, это может случиться с каждым». У него развился острый лейкоз[20], и я начинал готовить его к пересадке костного мозга. Я почувствовал, как у меня напряглось лицо: вначале из-за слез, которые я сдержал, потом от страха, который я не имел права чувствовать, а затем от непреклонной решимости. Я приказал сознанию преодолеть страх и грусть и сосредоточиться на необходимом. Я собрал анализы, аккуратно провел химиотерапию, пристально наблюдал за побочными эффектами и состоянием моего преподавателя/пациента. Я пошел в библиотеку и нашел все возможные исследования о конкретной форме лейкоза, лечении и прогнозе. Потом я представил эту информацию однокурсникам, ординаторам и руководящим нашей практикой врачам. С ними я обсуждал подробности данного случая: только факты, никаких чувств. Я старался не тратить много времени на разговоры с пациентом. Он был больным, а я – врачом. О чем можно было говорить?

Позвольте мне прояснить: намеренный и краткосрочный, ориентированный на факты подход в определенных ситуациях бывает полезным. Ключевым здесь является слово «временный» – такой подход не должен войти в привычку, его необходимо применять целенаправленно, в момент, требующий острого ума и эффективных действий. Умение отделять одно от другого – непростая форма умственной тренировки. Если вы пациент, то в операционной вы хотите видеть уверенного и спокойного, а не заплаканного врача. Даже будучи родителями, в критической ситуации мы должны сосредоточиться на конкретной проблеме. Майндсайт позволяет понять, что в подобных случаях расстраиваться – не лучшая тактика. Однако майндсайт также помогает прислушиваться к происходящему внутри нас, признавать весь спектр наших чувств и настраиваться на волну других людей.

По окончании практики я получил заветную оценку «отлично». Но я ничего не ощущал.

Двадцать пять лет прошло с того момента, как я решил бросить университет, и я снова оказался в аудитории «Эфирный купол», правда, при других обстоятельствах. Я все-таки стал педиатром и психиатром, и меня пригласили туда прочитать лекцию о важности эмоций и жизненных историй пациентов в лечении. Меня сопровождал пятнадцатилетний сын, и я испытывал чувства благодарности, облегчения и признательности.

За последнюю четверть века наука многое прояснила о нас. Мы уверены, что сознание, хотя оно и не видно глазу, однозначно реально. Гарвардский медицинский факультет изменился, и многие программы теперь уделяют внимание эмпатии и избавлению от стресса и подчеркивают, как важно видеть в пациенте прежде всего человека.

Педиатрия, психиатрия и психология позволили мне глубоко анализировать вопросы сознания. Благодаря научно-исследовательской стипендии я изучал привязанности, память и нарратив[21]и исследовал развитие сознания в условиях семьи, а затем стал преподавателем в области психического здоровья.