Тошка прислушивалась ко второму голосу и чертила абракадабру в тетради, чтобы охранники думали, будто она работает.

О том, что она верит в детские заклинания и придумывает их сама, знали многие, но только двое относились к этому серьезно: папа и Максим. Папа, когда Тошка была еще маленькой, как-то раз объяснил, что она использует очень сильное самовнушение – проще говоря, убеждает саму себя в чем-то.

– А почему тогда троллейбус приходит, если я три раза скажу: «рогатый-рогатый-приезжай-до-хаты-ты-с-рогами-не-свинья-а-где-хата-там-и-я» и крутанусь на носках? – спросила папу Тошка. – Значит, я его тоже убеждаю?

Папа не сразу нашелся, что ответить, но потом заговорил о том, что по теории вероятности… троллейбус… через определенные промежутки времени… Тошка вежливо послушала, хмыкнула и осталась при своем мнении.

Ее мир населяли существа – преимущественно доброжелательные, – главным назначением которых было защищать маленькую Тошку от разных пакостей. В одном взрослом фильме, который ей очень нравился, Тошка услышала чудесную песню. «Никого не будет в доме, – пел негромкий, чуть грустный голос, – кроме сумерек, один зимний день в сквозном проеме незадернутых гардин».

Тошка часто оставалась дома одна и больше всего не любила зимние сумерки, когда темнело и во вьюге за окном смутно угадывались всякие мелкие, но нехорошие создания, которых она опасалась. Поэтому песня была ей очень близка. Она слышала, как печально человеку, который поет ее, потому что он тоже один и боится.

Но затем песня его менялась. А все потому, что в ней появлялся кое-кто новый! Тошке особенно нравились эти строчки, она просто замирала, когда доходила до них.

«Но нежданно

По портьере

Пробежит вторженья дрожь:

Тишинуша Гамемеря,

Тишинуша Гамемеря,

Тишинуша Гамемеря,

Ты, как будущность, войдешь…»

Тошка представляла себе большую, толстую, белую и очень добрую Тишинушу, которая, неслышно ступая мохнатыми тапочками, входит в дом, и все страхи сразу разбегаются по углам, а подлые сквозняки утекают через щели наружу. До тех пор, пока Тишинуша оставалась в доме, можно было ничего не бояться. Поэтому Тошка выучила песню наизусть и часто пела ее, разгоняя страхи.

Сейчас она тоже напела, почти бессознательно: «Никого не будет в доме…» – и осеклась на полуслове, спохватившись. В ее положении маленькие детские хитрости вряд ли смогли бы ей помочь.

Дверь открылась, вошел Черный, вопросительно посмотрел на нее.

– Шифр гораздо сложнее, чем мне казалось, – сказала Тошка, откладывая в сторону исписанную тетрадь.

– Вообще ничего не разгадала? Она покачала головой.

– Ну ты крутой специалист, значит, – желчно прокомментировал Черный. – И чего?

– Думаю, я все-таки на правильном пути. Но мне понадобятся кое-какие книги в помощь.

– Напиши названия, тебе купят.

– В продаже их нет, это библиотечные книги.

– Чего-о-о?!

– Библиотечные, – повторила Тошка. – Через два квартала от моего дома есть большая библиотека, мне понадобятся все книги, которые у них есть по определенной теме.

– Не жирно-то – все?

– Нет, их будет совсем немного. Это редкие книги. Возможно даже, что вам их не дадут на руки, и тогда придется копировать страницы.

– О чем хоть книжки-то? – обреченно вздохнул охранник.

– Об одной древней зашифрованной рукописи. Она называется манускрипт Войнича.

* * *

Много воды утекло с тех пор, как я вошел в дом Джона Ди, придворного королевского алхимика. Жизнь моя шла совсем не так, как прежде, и я все реже вспоминал те годы, когда вынужден был промышлять заурядным надувательством, чтобы прокормиться. В мире, где жил мой наставник – да-да, я давно уже называю его не хозяином, а наставником, – можно играть с размахом, и чем крупнее сумма выигрыша, тем меньше шансов, что тебя разоблачат. Большие деньги притягивают к себе лишь деньги, а вовсе не неприятности, как твердила моя недалекая матушка. Бедняжка надеялась, что таким образом поможет мне избежать соблазнов большого города, но, увы, я горел страстью проверить на собственном опыте ее теории притяжения. Результат оказался совсем не тот, на который она рассчитывала.

Но вернемся к наставнику. О том, что старый дуралей вовсе не пал с первого взгляда жертвой моего обаяния, я узнал много позже – из его собственного дневника, который исключительно удачно подвернулся под руку во время моей очередной экскурсии по обиталищу Джона.

Надо ли говорить, что я пользовался возможностью изучить все потайные местечки его жилища при каждом удобном случае? Последний, к сожалению, выпадал куда реже, чем мне хотелось бы. Джон не любит часто покидать поместье, а когда уезжает, старается брать меня с собой.

Однако иногда мне удавалось под каким-нибудь предлогом остаться в доме. В тот, самый удачный, раз слуги собрались на кухне, и комнаты оказались в моем распоряжении. Дневник я разыскал в библиотеке за одной из настенных панелей, затянутых гобеленом.

Оказалось очень поучительно почитать, как отнесся ко мне мой почтенный друг. «Сегодня… десятого числа… явился ко мне человек, утверждающий, что слышит голоса ангелов и сам может говорить с ними. С его слов, ему немногим меньше тридцати лет. Телосложения он довольно плотного, и по облику своему более схож с хорошо пожившим сорокалетним мужчиной, не чуравшимся радостей плоти, нежели с людьми своего возраста. Вид имеет лукавый и одновременно с тем простоватый. Нос мясистый, губы толстые, как у арабов, и очень красные, а глаза небольшие, черные, широко расставленные. Особенно же примечательны кисти его рук, выдающие в нем человека благородного происхождения».

«Вот тебе и старый дуралей!» – как сейчас помню, подумал я тогда, прочитав про кисти рук. Да, пожалуй, не стоило недооценивать наблюдательность моего хозяина.

В дневнике Джон выражался вполне откровенно. С каждым месяцем, проведенным рядом со мной, ему открывались новые грани моего характера, и старик поверял свои тревоги бумаге.

«При первой встрече он назвался Тэлботом, однако недавно выяснилось, что зовут его иначе – Эдвард Келли. В объяснение первоначальной лжи он начал плести что-то о своей покойной матушке, в честь которой выбрал это имя, однако я прервал его. Мне не должно быть дела до его выдумок. Он врет слишком много».

Да-да, дорогой Джон, ты даже не догадываешься, насколько много.

«Сегодня Келли был представлен ее величеству, и королева приняла его благосклонно. Наружность его кажется мне отталкивающей, а манеры мужиковатыми. Однако в присутствии ее величества Эдвард преобразился, как бывало с ним не раз. Я уже замечал, что он легко меняет личины, и это настораживает меня. С Елизаветой он был недопустимо развязен, и я полагал, что наше дело обречено на провал, а я жестоко скомпрометировал себя, добившись для Келли разрешения быть представленным ко двору. Однако случилось удивительное: ее величество соизволило рассмеяться на одну из его шуток и тепло побеседовала с нами…