– Если хочешь, ты тоже можешь приехать. Думаю, погода будет хорошая. Тебе, по-моему, должна нравиться деревня.

– Так и есть, – сказал Матиас.

– Прихвати с собой святого Марка и святого Луку, да и старого готического комиссара тоже, если угодно. Я не слишком держусь за свое одиночество. Дом большой, тесно не будет. В общем, поступайте, как хотите. У вас есть машина?

– Машины больше нет, мы ведь сидим в дерьме. Но я знаю, где ее позаимствовать. У меня остался приятель в гараже. Почему ты говоришь «готический»?

– Да так. У него ведь красивое лицо, верно? Он со своими морщинами напоминает мне церкви в стиле пламенеющей готики, покрытые вычурной резьбой: кажется, вот-вот треснут, как дырявое полотно, а они все стоят. Я от него просто балдею.

– Потому что ты знаешь толк в церквях?

– Я ходила к мессе, когда была маленькой, представь себе. Мой отец, бывало, посылал нас по воскресеньям в собор в Эврё, и во время проповеди я читала брошюру. Собственно, это все, что я знаю о церквях в стиле пламенеющей готики. Тебе неприятно, что я говорю, будто старик похож на собор в Эврё?

– Да нет, – сказал Матиас.

– Вообще-то кроме Эврё я еще кое-что знаю. Есть также церквушка в Кодбефе, она тяжеловатая, строгая, какая-то первобытная, и она меня успокаивает. Но это уже все, что я знаю про церкви.

Жюльет улыбнулась.

– Но мне и вправду хочется побродить. Или покататься на велосипеде.

– Марку пришлось продать свой велосипед. У тебя их там несколько?

– Два. Если захотите приехать, то дом находится в Верни-сюр-Бель, это деревушка близ Берне, медвежий угол. Если ехать по автомагистрали, то слева от церкви будет большая ферма. Называется «Мениль». Там есть речушка и яблони, сплошь одни яблони. Буков нет. Запомнишь?

– Да, – сказал Матиас.

– Тогда я побежала, – сказал Жюльет, опуская ставни. – Если захотите приехать, можно меня не предупреждать. Да и все равно телефона нет.

Она рассмеялась, чмокнула Матиаса в щеку и ушла, помахав рукой. Матиас застыл на тротуаре. От машин несло выхлопным газом. Он подумал, что можно будет искупаться в речушке, если продержится солнечная погода. У Жюльет нежная кожа, и так приятно было ощутить ее прикосновение. Матиас тронулся с места и очень медленно добрел до Гнилой лачуги. Солнце грело ему шею. Он готов поддаться соблазну, это ясно. Соблазну погрузиться в захолустный Верни-сюр-Бель и прокатиться на велосипеде до Кодбефа, хотя ему церквушки вроде ни к чему. Но зато Марку они понравятся. О том, чтобы ехать туда одному, и речи быть не может. Наедине с Жюльет, ее смехом, ее полным, ловким, белым, раскованным телом погружение может обернуться смятением. Матиас отчетливо ощущал этот риск и в некотором смысле его остерегался. Он чувствовал себя сейчас таким тяжеловесным. Благоразумнее всего будет взять с собой обоих друзей и комиссара. Комиссару захочется увидеть собор в Эврё, во всем его пышном величии и жалком упадке. Убедить Вандузлера не составит труда. Старикан легок на подъем, ему нравится смотреть по сторонам. А затем – пусть комиссар уламывает тех двоих. В любом случае, идея что надо. Всем поездка пойдет на пользу, даже если Марк предпочитает бродить по городу, а Люсьен станет выступать против общей непритязательности проекта.

В путь пустились все вместе в шестом часу вечера. Люсьен, захвативший свои папки, бурчал на заднем сиденье что-то насчет первобытной неотесанности Матиаса. Матиас улыбался за рулем. До места добрались к ужину.

Было по-прежнему солнечно. Матиас провел много времени голым, купаясь в речке, так что никто не мог понять, почему он не замерз. В субботу он встал очень рано, побродил по саду, заглянул в дровяной сарай, в погреб с провизией, осмотрел старый пресс и отправился в Кодбеф – проверить, правда ли церковь похожа на него. Люсьен много времени проспал в траве на своих папках. Марк часами катался на велосипеде. Арман Вандузлер рассказывал Жюльет истории, как в первый вечер в «Бочке».

– Ваши евангелисты славные, – сказала Жюльет.

– По правде говоря, они не мои, – сказал Вандузлер. – Я только притворяюсь.

Жюльет покачала головой.

– Разве обязательно называть их такими и сякими святыми? – спросила она.

– Да нет… Напротив, это тщеславная и ребяческая выдумка, которая взбрела мне в голову однажды вечером, когда я увидел их в оконных проемах… Это игра. Я игрок, и еще лгун, и еще выдумщик. Словом, я так играю, я их выдумываю, и одно помогает другому. И потом, я воображаю, что у каждого из них есть сверкающая частичка, словно нимб. Разве нет? Их это всегда раздражает. Но я уже привык.

– Я тоже, – сказала Жюльет.

Люсьен не хотел этого признавать, возвращаясь в понедельник вечером, но все три дня прошли великолепно. Анализ тыловой пропаганды не продвинулся, но мысли прояснились. Они спокойно поужинали, и никто не повышал голоса, даже он сам. Матиасу давали договорить, а Марк успел построить несколько длиннющих фраз о каких-то пустяках. По вечерам Марк обычно выносил мешок с мусором на тротуар перед садовой решеткой. Он сжимал его всегда левой рукой, рукой с кольцами. Чтобы обезвредить отбросы. Вернулся он без мешка, озабоченный. В течение последующих двух часов он несколько раз выглядывал из дома, подходил к решетке.

– Что на тебя нашло? – в конце концов поинтересовался Люсьен. – Обходишь свои владения?

– На низкой стене напротив дома Софии сидит девушка. У нее на руках спит ребенок. Она там уже больше двух часов.

– Брось, – посоветовал Люсьен. – Наверное, ждет кого-то. Не будь как твой крестный, не лезь повсюду. Лично я сыт по горло.

– Дело в ребенке, – сказал Марк. – Мне кажется, становится прохладно.

– Успокойся, – сказал Люсьен.

Но никто не покинул большой комнаты. Они приготовили себе по второй чашке кофе. И начал накрапывать дождь.

– Будет лить всю ночь, – сказал Матиас. – Обидно, ведь уже тридцать первое мая.

Марк прикусил губу. Он снова вышел.

– Она все еще там, – сообщил он, вернувшись. – Закутала малыша в свою куртку.

– Что она из себя представляет? – спросил Матиас.

– Я ее не разглядывал, – сказал Марк. – Не хочу ее напугать. Не оборванка, если ты об этом. Но оборванка она или нет, мы же не оставим девушку с ребенком на всю ночь под дождем? Или оставим? Вот что, Люсьен, дай-ка мне свой галстук. Да побыстрее.

– Галстук? Зачем? Хочешь накинуть на нее лассо?

– Дурак, – сказал Марк. – Чтобы не напугать ее, вот и все. Знаешь, галстук иногда внушает доверие. Да поторопись ты, – сказал Марк, размахивая рукой. – Дождь идет.

– Может, мне самому пойти? – возразил Люсьен. – Тогда не придется развязывать галстук. А кроме того, рисунок совершенно не идет к твоей черной рубашке.