Потом три недели я не видел Жана. Я воображал, как он наслаждается моим подарком. Я-то еще долго не мог себя ничем порадовать, истратив все сбережения. Позднее я узнал, что ангел из ткани и картона не прожил и дня. Анна нашла его и сожгла. Она спрашивала у сына, где тот взял игрушку, и Жан, не желая меня выдавать, сказал, что сделал ее своими руками.

Однажды Жана настигла еще более жестокая кара. Анна вышла из себя, затолкала сына в подвал и там заперла, пригрозив, что на сей раз тень придет за ним в темноте и утащит навсегда.

Жан Невиль просидел в подвале целую неделю. Его мать ввязалась в драку в Лез-Аллес, и полиция арестовала ее, посадив вместе с другими такими же скандалистами в общую камеру. Когда ее выпустили, она несколько дней бродяжничала.

Вернувшись, Анна обнаружила, что дом ее пуст. Дверь в подвал заклинило, и соседи помогли женщине сломать ее. В подвале не было ни души. И никаких следов Жана…

Лазарус прервал рассказ. Симона хранила молчание, терпеливо дожидаясь, когда кукольник закончит повествование.

— Больше никто и никогда не видел Жана в нашем квартале. Люди, знавшие суть дела, предполагали, что мальчик выбрался из подвала через какое-нибудь слуховое окошко и постарался убежать от матери как можно дальше. Думаю, так и произошло. Однако я не сомневаюсь, что у матери, которая много недель и месяцев безутешно оплакивала потерю ребенка, было иное мнение. Она считала, что сына забрала тень… Я уже упоминал, что являлся, наверное, единственным другом Жана Невиля. Справедливости ради следует уточнить: наоборот, это он стал моим единственным другом. Много позже я пообещал себе, что сделаю все, чтобы у каждого ребенка были игрушки. Я дал обет, что больше не повторится кошмар, отравивший детство моего друга Жана. Я до сих пор спрашиваю себя, что с ним сталось, если он все еще жив. Полагаю, подобное объяснение покажется вам немного странным…

— Нисколько, — ответила Симона. Ее лицо скрывала тень.

Женщина переместилась к свету и широко улыбнулась, встретив его печальный взгляд.

— Уже темнеет, — мягко промолвил кукольник. — Мне нужно пойти проведать жену.

Симона кивнула.

— Спасибо за приятное общество, мадам Совель, — сказал Лазарус и молча покинул комнату.

Симона посмотрела ему вслед и глубоко вздохнула. Одиночество часто заводит в дремучие дебри.

Солнце склонялось над лагуной, и стекла фонаря на маяке словно начали плавиться, роняя в море янтарные и алые капли. Ветер посвежел, а небо окрасилось нежно-голубым цветом с белыми вкраплениями облаков, которые плыли степенно, как заблудившиеся ватные «цепеллины». Ирен сидела тихо, слегка привалившись к плечу Исмаэля.

Юноша медленно и несмело обнял ее одной рукой. Ирен перевела на него взгляд. Ее губы были полуоткрыты и едва заметно вздрагивали. Исмаэль ощутил трепет в желудке и услышал странный барабанный бой в ушах. Это бешено колотилось его сердце. Стыдливо и очень медленно их губы сблизились. Ирен закрыла глаза. Исмаэлю почудилось, будто внутренний голос прошептал ему: «Теперь или никогда». Юноша предпочел выбрать «теперь» и позволил своим губам приласкать рот Ирен. Следующие десять секунд длились десять лет.

Позднее, когда оба почувствовали, что между ними больше не существует барьера и каждый взгляд и жест выражали слово на языке, понятном только им, молодые люди просто замерли и сидели молча, обнявшись на вершине башни маяка. И будь их воля, они просидели бы так до Страшного суда.

— Где ты хотел бы очутиться через десять лет? — вдруг спросила Ирен.

Исмаэлю потребовалось время на размышление — не так-то просто было ответить.

— Нелепый вопрос. Не знаю.

— А что ты хочешь делать? Пойдешь по стопам дяди, станешь владельцем шхуны?

— Сомневаюсь, что это была бы здравая мысль.

— А что тогда? — допытывалась Ирен.

— Так, глупость, наверное…

— Что — глупость?

Исмаэль погрузился в длительное молчание. Ирен терпеливо ждала.

— Радиопостановки для радио. Мне хотелось бы писать сценарии для выпусков радиоспектаклей, — наконец заявил Исмаэль.

Итак, признание сделано.

Ирен улыбнулась ему. Снова неуловимая загадочная улыбка.

— Какие именно?

Исмаэль настороженно посмотрел на нее. Он ни с кем не обсуждал эту тему и не чувствовал твердой почвы под ногами, чтобы начинать разговор. Может, лучше свернуть паруса и вернуться в порт?

— Мистические, — неуверенно ответил юноша в конце концов.

— Но я думала, что ты не веришь в мистические явления.

— Нет необходимости в них верить, чтобы о них писать, — возразил Исмаэль. — Я давно собираю вырезки из газет об одном типе, кто пишет сценарии для постановок на радио. Его зовут Орсон Уэллс. Вероятно, я мог бы попытаться работать с ним…

— Орсон Уэллс? Никогда о таком не слышала, но полагаю, что к нему непросто пробиться. У тебя уже есть сюжет?

Исмаэль неопределенно кивнул.

— Обещай, что никому не расскажешь.

Девочка торжественно подняла руку. Поведение Исмаэля казалось ей детским, но тема обсуждения заинтриговала.

— Пойдем со мной.

Исмаэль снова привел спутницу в жилище смотрителя. В комнате мальчик подошел к сундуку, притулившемуся в углу, и поднял крышку. Его глаза сверкали от возбуждения.

— Когда я в первый раз появился тут, я нырял на дно. И нашел останки лодки, на которой вроде бы утонула та женщина двадцать лет назад, — таинственным тоном заговорил он. — Помнишь, я рассказывал тебе о ней?

— Сентябрьские огни. Неизвестная дама, пропавшая в бурю… — подтвердила Ирен.

— Точно. Угадай, что я обнаружил среди обломков шлюпки?

— Что?

Исмаэль сунул руки в сундук, откуда извлек книжицу в кожаной обложке. Она хранилась в своеобразной металлической коробочке размером с портсигар.

— Вода размыла часть страниц, но все же сохранились отрывки, которые можно прочитать.

— Книга? — с интересом спросила Ирен.

— Не просто книга, — уточнил он. — Дневник. Ее дневник.

«Кеанеос» снялась с якоря и пустилась в обратный путь к Дому-на-Мысе незадолго до заката. На голубом полотне, шатром раскинувшемся над лагуной, высыпали звезды, и багровое солнце медленно соскальзывало за горизонт, напоминая диск из раскаленного докрасна металла. Ирен молча наблюдала за Исмаэлем, управлявшим яхтой. Юноша улыбнулся ей и снова сосредоточился на парусах. Он следил за направлением ветра, задувшего с запада.

До него Ирен целовалась с двумя мальчиками. С первым, братом своей подруги из коллежа, она проводила скорее эксперимент. Ей хотелось знать, что люди чувствуют, когда целуются. Оказалось, ничего особенного. Второй, Жерар, был испуган еще больше ее, и результат не оправдал ожиданий и не опроверг ранее сделанных выводов. С Исмаэлем получилось иначе. Едва их губы соприкасались, как тело пронизывало нечто вроде электрического разряда. Она ощущала его прикосновения, его запах совсем по-другому. Все в нем было другое.