Шли дни, похожие один на другой, и радость избавления от удручающей атмосферы Майенберга сменилась желанием вернуться туда и избавиться наконец от шантажиста и его грязных делишек. Он ясно осознавал, что рано или поздно организаторы грандиозных махинаций будут арестованы военной полицией. Оставалось одно – подделывать цифры и маскировать «неудобные» детали.

Очень скоро произошли два события, и Габриэль, не успев понять, что к чему, был подхвачен вихрем эпохи: его жизнь изменилась, чтобы никогда не стать прежней.

Бывает, что сложные операции проваливаются в одно мгновение: коммерческая империя старшего капрала Ландрада рухнула за один день.

Все началось с глупой ошибки Рауля.

Проверяя кузов, Габриэль обнаружил между двумя пустыми ящиками четыре канистры дизельного топлива.

– Да это пустяк! – сказал Ландрад. – От нас не убудет, а беднягам-землепашцам хоть в петлю лезь из-за ограничений на горючку!

Рауль украл со склада в Майенберге солярку, на которой работала система вентиляции и фильтрации. Пока Габриэль находился в форте, он часто проверял ее работу и воспринял поступок капрала как предательство, посчитав, что в случае газовой атаки недостаток топлива может погубить французских солдат.

Вид канистры спровоцировал приступ астмы, он ужасно побледнел, повернулся к Ландраду, прошипел:

– К черту твою коммерцию, Ландрад! – и спрыгнул на землю.

– Постой, приятель! – крикнул тот.

Его дружки заступили Габриэлю дорогу.

– Все кончено, подонок!

Голос Габриэля сорвался, на них начали оборачиваться. На лицах солдат читались любопытство и недоумение, но он закусил удила, выхватил из кармана заветный блокнотик с компроматом и отчеканил:

– Я все записал! Твои махинации, даты, время! Будешь объясняться с командиром!

Рауль отреагировал мгновенно, оценив всю опасность ситуации, возможные последствия, и впервые запаниковал. Увидел боковым зрением приближавшихся с разных сторон солдат, он ударил Габриэля в солнечное сплетение, и тот сложился пополам. Амбресак тянул его за подмышки, Рауль пытался отобрать опасный документ, но Габриэль держал его мертвой хваткой. Негодяи затащили героя в полутемную комнату и принялись избивать. Амбресак ударил его ногой в пах, и Габриэля вырвало.

– Прекрати! – рявкнул Ландрад, оттаскивая своего приспешника, наклонился к Габриэлю и мягко попросил: – Не валяй дурака, отдай блокнот и вставай, все будет хорошо…

Габриэль только крепче вцепился в блокнот и свернулся улиткой, подтянув колени к голове.

Внезапно завыли сирены.

Боевая тревога…

По коридорам бежали десятки солдат.

Рядовой второго класса запнулся о валявшийся на земле вещмешок. Рауль схватил его за плечо и проорал:

– Что, черт возьми, происходит?

Молодой парень не отвечал, завороженный видом избитого Габриэля.

Рауль повторил вопрос.

– Война… – пробормотал рядовой.

Габриэль поднял голову.

– Боши… Они в Бельгии!..

В понедельник Луиза вышла на работу. Коллеги здоровались с ней сдержанно, скорее даже небрежно – не так, как бывает, когда человек возвращается в коллектив после болезни. Каждый был озабочен собой и ситуацией в стране. Учителей, которых не мобилизовали в 1939-м, призвали на воинскую службу. Многие уехали из Парижа. Преподавателей стало меньше, а учеников прибавилось, у многих беженцев были дети, не хватало столов и стульев, всего не хватало. В избытке были только оскорбления. Повторяя за родителями, многие маленькие французы называли маленьких бельгийцев «бошами с севера», передразнивали акцент люксембуржцев, пикардийцев, уроженцев Лилля. Война медленно, но неотвратимо, как ядовитый туман, заползала на школьный двор.

Ежедневные газеты освещали неожиданное наступление немцев, начавшееся двумя днями раньше, первые полосы пестрели броскими заголовками. «Война ведет против нас смертельную битву», – заявил генерал Гамелен. Фраза прозвучала напыщенно, а значит, успокоительно. Еще недавно события разворачивались в соответствии с прогнозами и предсказаниями, но внезапное наступление застало французов врасплох. Все удивились… Те, кто с пеной у рта утверждал, что война останется дипломатической, старались держаться незаметно. Журналисты наперебой утверждали: «Генеральный штаб владеет ситуацией…», «Голландия и Бельгия ожесточенно сопротивляются ордам рейха…», «Немцы остановлены перед бельгийскими линиями!..», «Беспокоиться не о чем…». Еще утром пресса уверяла читателей, что в Бельгии франко-британские силы «парализовали» продвижение врага, что жестокий удар агрессоров «приняли на себя союзные армии», а подошедшие французские части «взбодрили» защитников.

Звучало красиво, но никто не знал, как обстоят дела в действительности. Начиная с сентября на все лады звучало утверждение: «Решающим оружием этой войны будет информация», – французские газеты развернули массированную кампанию, призванную поддержать веру граждан в победу. То и дело упоминалось число сбитых немецких самолетов. Мальчишки на переменах играли в войну.

– Говорю вам – десять в день! – горячилась мадам Гено.

– По радио называли цифру тридцать, – возражал кто-то.

– А это что, по-вашему? – спрашивал мсье Лафорг, потрясая номером «Энтрансижан»[23], в котором речь шла о пятидесяти сбитых самолетах.

Никто не нашелся что ответить.

– Num nos adsentiri huic qui postremus locutus est decet?[24] – спросил директор с многозначительной улыбкой, смысла которой никто не уловил.

Заметив Луизу, беседующие отодвинулись, но не для того, чтобы дать ей место, а просто хотели оказаться подальше.

– Лично я ничего не понимаю, – призналась мадам Гено, – но война в любом случае мужское дело…

Ее тон был еще более ядовитым, чем обычно, бегающий взгляд предвещал одну из гадостей, на которые она была большая мастерица.

– А в мужские дела вмешиваются только женщины определенного сорта…

Луиза почувствовала на себе взгляды коллег. Положение спас колокол, возвестивший окончание перемены. Учителя разошлись по классам.

Обед в столовой оказался мучительным испытанием, и в конце дня Луиза решила поговорить с директором. Этому человеку без возраста еще восемь лет назад прочили скорый выход на пенсию. Когда-то он преподавал литературу и латынь, а потому был многословен, произносил цветистые фразы, которые редко договаривал до конца, так что понять его было трудновато. Из-за маленького роста он то и дело вставал на цыпочки и напоминал собеседнику бильбоке[25].