Порог я переступал с таким чувством, что роста во мне — метров сто. Дом соседей сейчас принадлежал мне, я мог устанавливать здесь собственные правила. Первым делом я, естественно, пошел в спальню, где, как я надеялся, меня ждали самые волнующие находки. И спальня меня не разочаровала. В глубине одного из ящиков я нашел резиновый фаллоимитатор и тюбик со смазкой. Какое-то время я разглядывал фаллоимитатор со всех сторон, потом положил на место и отправился на экскурсию по дому. Посетил большую ванную цвета авокадо, спальни для гостей с мягкой мебелью, обтянутой веселым ситчиком, кабинет господина Бейли, тренажерную комнату госпожи Бейли, спустился вниз, обошел кухню-столовую, гостиную, гардеробную. Скоро проголодался и вернулся на кухню, чтобы посмотреть, чего бы съесть. Сунулся в жестянку с печеньем и обнаружил почти пятьдесят фунтов наличными. Вернул деньги назад, взял пакетик чипсов из буфета и ушел, закрыв дверь на замок с защелкой.

В последующую неделю я влезал в дома нескольких наших соседей, всегда через черный ход, дверь которого обычно запиралась только на замок с защелкой, а уж он теперь точно не мог меня остановить. Некоторые не вызвали у меня никакого интереса — я получал удовольствие только от того, что очутился в чужом доме. Но я взял за правило что-то там съедать; раз или два, когда я слышал шум на улице, или начинал рычать холодильник, или гудела труба, у меня возникало желание где-нибудь спрятаться, и однажды пришлось срочно воспользоваться туалетом.

Вечерами я прокручивал в голове свои приключения, вспоминал комнаты и вещи, которые видел, замки, которые открывал, секреты, которые выведывал. Очень скоро мои мысли вернулись к пятидесяти фунтам, которые лежали в жестянке из-под печенья. Просто лежали, никому не могли принести пользы до возвращения Бейли из Испании, а если бы деньги исчезли, Бейли могли бы этого и не заметить, могли предположить, что сами потратили их до отъезда. Я решил взять эти деньги и в субботу утром опять открыл замок двери черного хода их дома. Взял еще пакетик чипсов, достал деньги из жестянки и положил в карман. На этот раз, уходя, я запер дверь на оба замка, потому что больше возвращаться сюда не собирался. Пошел я, однако, не домой, а в ближайший микрорайон, застроенный муниципальными домами, что располагался в двух кварталах от нас. Какое-то время побродил по замусоренным переулкам, пока не нашел подходящий дом, и только тут понял, зачем вообще сюда пришел. Домик был убогий, с запыленными окнами, по двору валялись детские игрушки. Я прошел через калитку, заглянул внутрь через стеклянную дверь кухни и не увидел ни света, ни признаков жизни. Достал из кармана свой инструмент, без труда вскрыл простенький замок с защелкой, проник в дом.

Осмотр много времени не занял. Две спальни наверху, шкаф с бельем, маленькая ванная. Внизу гостиная (парадная дверь открывалась прямо в нее) и примыкающая к ней кухня-столовая. На кухне я нашел печенье «Вагон вилс», пожевал его и вернулся в гостиную, чтобы найти удобное место, где оставить деньги. Подумал, а не оставить ли и записку, но решил, что это глупая идея. Лучше сразу смотаться. И уже собрался это сделать, когда внезапно дверь на кухню распахнулась, в нее ворвались двое полицейских и уложили меня на пол. Как потом выяснилось, я допустил ошибку, выбрав дом в районе, где кражи случались постоянно, — здесь действовала ячейка организации «Присмотр за соседями». Нет нужды говорить, что полиция осталась глуха к моим робингудовским мотивам. На меня надели наручники, бросили на заднее сиденье патрульного автомобиля и отвезли в участок в центре города, где я просидел самые длинные в моей жизни вторую половину дня и вечер, пока не прибыл отец. Он внес за меня залог и одарил таким взглядом, что второго подобного мне увидеть уже не доведется.

Если на то пошло, те, кто читал мой второй роман о Фолксе «Вор в театре», могут узнать многое из описанного — этой историей я объяснял то, что Фолкс стал взломщиком. Разумеется, в романе не было упоминания о частной школе-интернате: мне хотелось, чтобы читатели видели в Фолксе простого парня, с которым могли ассоциировать себя. К тому же Фолкс хотел оставить не только деньги, но и новые детские игрушки. Опять же Фолкс не разрыдался, как ребенок, когда полицейские надели на него наручники. Как бы то ни было, с того дня я установил правило, незыблемое и для меня, и для Фолкса: всегда оставлять себе все, что удалось украсть.

Часы над дверью моей камеры показывали десять вечера, и я уже понял, что мне не удастся провести ночь в собственной кровати. Я устал, настроение упало, внезапно из всех желаний осталось только одно: закрыть глаза, чтобы какое-то время не видеть этих бежевых стен. Я снял туфли, лег на тонкий матрас, накрылся с головой единственной простыней и попытался ни о чем не думать, медленно дышать. Выключать свет в камере я просить не стал. Знал, что уснуть мне все равно не удастся.

На следующее утро я ковырялся в яичнице, которую мне принесли на завтрак, когда загремели замки, дверь распахнулась, и на пороге возник Бюрграве, сопровождаемый полицейским в форме.

— Американец умер, — возвестил инспектор.

— Тогда найдите мне адвоката, — ответил я. — Предпочтительно того, кто знает английский.

И когда адвокат наконец-то прибыл, выяснилось, что на этот раз он — англичанин. Звали его Генри Резерфорд, и приехал он по поручению посольства Великобритании. Невысокий, с животом-арбузом, толстыми щеками напоминающий бурундука, лысый, лишь с венчиком волос, падающих на воротник рубашки, который врезался в складки шеи. Он протянул пухлую руку, а после того, как я рассказал ему об аресте и изложил свою, не слишком достоверную версию событий, адвокат задал важный вопрос:

— А где вы учились, дорогой мальчик?

Я ответил, что в Кингсе,[3]и мы поговорили об этом славном учебном заведении. Потом он вернулся к более насущным проблемам и спросил, получал ли я юридическую помощь после ареста.

— Они мне дали какого-то голландца, — ответил я. — Но он практически не говорил на английском.

— Хорошо, — кивнул он и после моего вопросительного взгляда добавил. — Нам это может помочь. Такой выбор адвоката, во всяком случае, здесь, в Нидерландах, предполагает некий злой умысел. Далее, сколько у вас денег?

— С собой? При аресте было порядка шести тысяч евро.

— Шести тысяч! Господи, да разве можно носить такие деньги? Но я говорю о залоге, дорогой мальчик.

— А-а-а… Наверное, денег мне хватит. Хотя потребуется какое-то время, чтобы собрать нужную сумму.

— Отлично. Теперь, думаю, нам нужно обсудить нашу тактику. Скажите, что вы им рассказали?

— Только то, что и вам. Мой рассказ их не интересовал.

— Какая-то ерунда. — Резерфорд достал клетчатый носовой платок, вытер блестящий от пота лоб. — Есть что-то еще?

Я только смотрел на него.

— Хорошо, вы не должны мне рассказывать. Вы не похожи на убийцу, это и дураку ясно. Но не отвечать на их вопросы… Из-за этого могут возникнуть проблемы.