древа жизни. А вот старуха Джокунда знает, из чего они делаются; она, старуха, хоть на что-то да годится, пускай она даже кособокая да хромая; бывают такие оливы, старые да узловатые, а плодоносят любо-дорого, – заключила, посмеиваясь, привратница.

– Джокунда, милая, – взмолилась Агнесса, – постой, погоди еще немного! Мне о стольком хотелось тебя расспросить!

– Помилуй тебя Господь, сладкое дитятко! Не можешь обойтись без старухи Джокунды, ведь правда же? – спросила старуха ласковым, умильным тоном, каким обыкновенно говорят с малыми детьми. – Что ж, тогда не буду спорить. Только подожди минутку, я схожу проверить, как там дела у нашей святой Екатерины, вдруг она забыла обо всем на свете да принялась молиться над горшком с вареньем? Сейчас вернусь, оглянуться не успеешь.

С этими словами она проворно похромала прочь, а Агнесса, усевшись на обломок фриза, украшенный пляшущими нимфами, начала рассеянно выбирать цветы, отряхивая с них водяные капли.

Сама того не осознавая, она замерла в той же позе, что и мраморная нимфа: так же опустив голову, ее прелестные черты приняли то же выражение печальной и мечтательной задумчивости.

– Ах! – тихо вздохнула она. – Сколь же я ничтожна! Сколь я слаба! Если бы я могла обратить всего одну душу! Ах, святая Доротея, ниспошли розы небесные в душу его, дабы и он мог уверовать!

– Надо же, красавица моя, ты и одной гирлянды не сплела, – раздался внезапно у нее за спиной голос старухи Джокунды, торопливо приковылявшей откуда-то из монастырских кухонь. – Слава святой Марфе, варенье кипит себе потихоньку, как надо, и у меня найдется минутка побыть с моей крошкой.

С этими словами она, взяв веретено и лен, уселась рядом с Агнессой немного поболтать.

– Милая Джокунда, помнишь, ты рассказывала о духах, что являются в уединенных, пустынных горах и долинах? А не могут ли они обитать тут, в ущелье?

– Конечно, дитя, как же иначе, духи вечно бродят неприкаянно на всяких пустошах да в лесных чащобах. Отец Ансельмо мне сам говорил, а он встречал священника, который об этом читал в самом Священном Писании, значит, все так и есть.

– А не слышала ли ты, чтобы они чудесно пели и играли?

– Не слышала ли? Само собой, слышала, – откликнулась Джокунда. – И поют они так, что, кажется, душа твоя вот-вот расстанется с телом от сладкой грусти, – они издавна умеют такой морок напускать. Вот, скажем, знаешь ли ты историю о том, как сын короля Амальфийского возвращался домой из Крестовых походов, где он сражался за освобождение Гроба Господня? Неподалеку от нашего городка возвышаются в море скалы, на которых обитают сирены, так вот, если бы королевича не сопровождал в плавании святой епископ, который каждую ночь спал, положив под подушку частицу Истинного креста, то зеленые дамы своим пением обрекли бы его на верную гибель. Поначалу-то они являются очень обходительными, услаждают слух несчастного самыми благозвучными песнями, так что он словно бы пьянеет от их музыки и жаждет броситься к ним в объятия, но под конец они увлекают его под воду, на дно морское, и душат, и тут-то ему смерть и приходит.

– Прежде ты никогда мне об этом не рассказывала, Джокунда.

– Неужели нет, дитя мое? Что ж, тогда сейчас поведаю. Видишь ли, дитя, этому доброму епископу трижды привиделся сон, будто они проплывают мимо заколдованных скал, и во сне он услышал наказ дать всем корабельщикам освященного воска от алтарной свечи, дабы все они залепили себе уши и не услышали богомерзкой музыки и пения. Но королевич решил, что эту музыку услышать хочет, и потому не стал залеплять уши воском, но велел привязать себя к мачте, чтобы внимать пению сирен, но предупредил, что, как бы ни умолял он своих попутчиков развязать его, они ни за что бы не повиновались.

Что ж, так они и поступили. Старый епископ залепил себе уши воском, его примеру последовали все остальные матросы, а королевич стоял привязанный к мачте, и, когда они проплывали мимо тех зачарованных утесов, он совсем обезумел. Он кричал, что это дама его сердца поет и призывает его к себе и что это его мать, которая, как всем было ведомо, уже много лет взирала на него из райских кущ; он изо всех сил тщился разорвать путы, но они только привязали его еще крепче и тем избавили от верной гибели: спасибо освященному воску, матросы не слышали ни слова и потому не лишились ума. Вот они приплыли домой живыми и невредимыми, но молодой королевич так занедужил и так истосковался, что пришлось совершить над ним обряд изгнания бесов и семь дней по семь раз творить молитву, прежде чем он выкинул пение сирен из головы.

– А что, – спросила Агнесса, – сирены и до сих пор там поют?

– Ну, эта история сто лет тому назад произошла. Говорят, старый епископ своей молитвой низринул их на самое дно, ведь потом он нарочно вышел в море и вылил в волны изрядный фиал святой воды; судя по всему, он их хорошенько проучил, хотя мой деверь говаривал, будто слыхал их пение, но доносилось оно откуда-то из пучины, тоненькое-тоненькое, слабенькое-слабенькое, ни дать ни взять лягушки расквакались весной; впрочем, он все равно скорее проплыл стороной, от них подальше. Видишь ли, духи остались от прежних, языческих времен, когда – Господи упаси! – вся земля ими кишела, словно гнилая сырная голова – червями. Это теперь добрые христиане, если остерегаются, как положено, могут от них спастись, а если они являются в диких, пустынных местах, то довольно воздвигнуть там крест или алтарь, как они поймут, что нечего им смущать покой христиан.

– Вот я подумала, – промолвила Агнесса, – разве не богоугодным делом было бы поставить часовни в честь святой Агнессы и Господа нашего в ущелье, а я бы дала обет следить там за неугасимыми лампадами и свежими цветами.

– Благослови тебя Господь, дитя! – воскликнула Джокунда. – Вот поистине набожное, христианское намерение!

– У меня есть дядя во Флоренции, он монах в монастыре Сан-Марко, пишет картины и режет по камню, не ради денег, а ради вящей славы Господней, а когда он придет к нам, я поговорю с ним об этом, – сказала Агнесса. – Примерно об эту пору, весной, он всегда навещает нас.

– Как хорошо ты это придумала, – похвалила Джокунда. – А теперь скажи мне, овечка моя, не догадываешься ли ты, кто бы мог быть тот кавалер, что подарил тебе перстень?

– Нет, – отвечала Агнесса, отвлекаясь на минуту от плетения гирлянды, – вот только Джульетта сказала мне, что он брат короля. И прибавила, что все его знают.

– А вот