— Дейзи! Что скажешь о качестве продукции? Впечатляет, а?

Дейзи издает нечленораздельно-одобрительные звуки.

— Сухарики-мышки, по-моему, очень миленькие.

— А мне нравится «Киттипомпа», дедушка! — говорит Марк. — Можно мне еще разок попробовать?

— Конечно, сынок! Давай, качай.

Марк, опрокинув по пути чашечку с остывшим китайским чаем, нажимает на хромированный рычажок небольшого приспособления, по виду напоминающего машину для варки кофе-эспрессо, и спереди, прямо из улыбающегося кошачьего рта вылезает рифленая, подрагивающая бурая колбаска мясных субпродуктов. Колбаска мягко скручивается, наподобие итальянского мороженого, в стеклянной чашечке с ярким логотипом «Китти-крема»® на дне.

Бабушка хватает это жуткое «мороженое», посыпает его сверху сухариками-мышками и по очереди сует нам в нос.

— Ну разве не прелесть? — спрашивает она. — Первый миллион считайте у вас в кармане. А вид какой — хоть сам ешь! А что? Я бы запросто.

Хозяева ресторана, оцепенев, смотрят на нее с нескрываемым ужасом, да и мы все тоже.

— Бабушка! — кричим мы, — Не надо!

— Будет тебе, Дорис, — ласково посмеивается дедушка.

Дорис заливисто смеется — будто колокольчик звенит. Шутники, однако. Номер они на пару отработали профессионально, без сучка, без задоринки, — на зависть торгашам-зазывалам на каком-нибудь карнавале. Тем временем мы — Анна-Луиза, Мюррей, Джасмин, Дейзи и я — еле сдерживаем рвотные позывы, потому что гадостнее кошачьего корма нет, наверное, ничего во вселенной, во всем нашем пространственно-временном континууме.

Работа — деньги, деньги — работа: странно, но верно. И впереди у меня еще пятьдесят лет этой лабуды — как подумаешь, хоть беги и кидайся с моста в центре города. Почему же мы допустили, что мир дошел до такой кондиции? Я ведь о чем: неужели в этом и есть вся суть? А где же тогда, в чем именно предполагается искать отдушину? Неужто так и бегать всю жизнь по кругу? Кошмар. Кто-нибудь думал об этом?! Что я, с ума сошел?

Может, лучше уж быть таким, как ребята — правда, постарше меня, — которые ошиваются в Бесплатной клинике на краю города, за домом Анны-Луизы на Франклин-стрит. Иногда я поглядываю в сторону этих ребят (большинству двадцать пять — тридцать) — не получается у меня просто отмахнуться от мысли, что то, как они распорядились своей жизнью, не так уж плохо. Я говорю о пропащих наркоманах, у которых на обед метадон с апельсиновым соком, диазепам и плацебо, дилаудид и туинал, о них, удивительно незлобивых, с горящим взором, которые, шаркая ногами, бредут по улицам и разговаривают с деревьями, и в поисках четвертачков обследуют телефоны-автоматы, и делают себе прически а-ля индейцы племени могавков, и на полпути бросают эту затею, потому что им вдруг и это становится неинтересно.

Я к ним присматриваюсь.

Глядя на них, не скажешь, что они так уж несчастливы. Несколько раз я даже обошел пешком вокруг Бесплатной клиники, пытаясь получше приглядеться к ним, к жизни, пока они входят и выходят в дверь сооруженного еще в эпоху спутников, давно обветшавшего здания клиники, — будущие ланкастерские тролли и Лупоглазы, часами торчащие на заднем дворе клиники и неспешно ведущие там тихие параноидальные беседы. А однажды я даже отправился посмотреть на место их сборищ — раздаточный павильон позади прикрытой теперь пышечной, в форме грота: на полу толстый слой голубиного дерьма, жвачек, сигаретного пепла, мокроты — всегда промозгло, сумрачно. Я был там всего раз, и то когда вся наркота уже разбрелась по своим наркоманским городским логовам жить-поживать своей наркоманской жизнью и заниматься своим наркоманским делом: орать что-то запаркованным машинам и вступать в продолжительные беседы с фонарями. Я был там и пришел в замешательство — то, что я увидел, приводило меня в смущение и странным образом привлекало. Да что они о себе думают, эти люди? Как им удается плевать на будущее, на горячую воду в кране, на чистые простыни, на кабельное телевидение? Во люди, а? И на стенах этого павильона-грота они написали знаете что? Написали громадными буквами, каждая в несколько ладоней, составленными из игл для инъекций, прикрепленных к цементу грязными бинтами и комочками жвачки. Они написали три слова: НАМ ТАК НРАВИТСЯ.

Чтобы платить за квартиру, Анна-Луиза подрабатывает в киноцентре, который является составной частью торгового центра «Риджкрест». Она там уже не первый год и уверяет, что самое хорошее время — около половины двенадцатого ночи, когда заканчивается последний сеанс и она подметает пол в зале, собирая всякую мелочевку, просыпавшуюся из карманов зрителей: монеты, противозачаточные таблетки, фотокарточки, транквилизаторы, ключи, леденцы, ежедневники: «Концентрат жизни. Больше всего мусора от тех, кто носит штаны-чинос. Если в полночь какой-то тип барабанит в дверь, потому что потерял ключи, — будьте уверены, он носит чинос. Паршивый покрой карманов. Мало сумчатости».

Джасмин набирает на компьютере разные бумажки на Заводе — деятельность, плохо согласующаяся с ее общей хипповостью. «Мне разрешают держать папоротник на рабочем месте, ну и ладно», — говорит она. Ей нравится, что работа дает ей ощущение свободы и востребованности (и, скрепя сердце признает она, деньги, в которых мы нуждаемся как никогда). В общем, как я понимаю, Завод не слишком ее удручает. Джасмин набирает документы, которые никто никогда не будет читать, в систему, которой от этого ни тепло, ни холодно, — как Россия в сороковые.

Мы с Анной-Луизой однажды взяли и послали Джасмин поцелуй по факсу — помадный отпечаток на листе белой бумаги, и ее шеф, усмотрев в этом фривольность, устроил ей разнос. Узнав об этом, Анна-Луиза брезгливо поморщилась: «Он ее за рабыню держит, что ли? Скоро сапоги лизать заставит!»

Вообще-то для меня двери офиса Джасмин закрыты, хотя и неофициально, -из-за одного случая. Дело было два года назад, в субботу. Джасмин вызвали провести срочную инвентаризацию энергетического отдела, и я увязался с ней за компанию. Первые полчаса я собирал бумажную «лапшу» из уничтоженных документов, чтобы потом набить ею кресло-пуф для Марка. А потом еще битый час коротал время тем, что перескакивал от стола к столу, забавлялся с радиационными дозиметрами и вслух отпускал разные замечания по адресу тех маминых сослуживцев, которые, по моему просвещенному мнению, были на грани нервного срыва — насколько я мог судить по смехотворным крупицам чего-то личного, что администрация Завода позволяла сотрудникам держать на рабочих местах.

~ Ох ты!… Кусок горной породы, гнейс называется. Во чудик! А это еще что такое? Мотивационная мозаика? Тайные амбиции покоя не дают — метит в начальники! Смотри карманный справочник Дэниела П. Фейнгольда «Думать, чтобы побеждать» — так себе книжонка. Знаем, читали. А это что там у нас за фотографией влюбленных голубков в рамочке?… Ага! Валиум. Ну, по этой точно дурдом плачет.

Разумеется, кто-то из заводских в это самое время сидел в кафетерии, поглощая жидкую смерть из кофеварки, и слышал все мое выступление от начала до конца. Вот и устраивай после этого сеанс блиц-психоанализа!