замужем. Давай, я на тебе женюсь, малую удочерю, планы осуществлю, тебе денег отвалю и всё будет чики-пуки. У меня всё продумано: и ты озолотишься, и я там останусь. Планов громадьё! Ты же меня знаешь, я всегда на коне! Получится, я уверен.

Он развалил мою жизнь семь лет назад, а теперь предлагает выйти за него… за деньги? Осознание этого факта ввергает меня в шок. Абсурд какой-то! Совести у него нет совсем и никогда не было.

— Уйди от меня!

Ненавижу его ничуть не меньше, чем самого Султанова. И я ошарашена тем, что он так нагло предлагает мне какую-то сделку.

А дальше голос шефа. И становится ещё тошнотворнее.

— Что здесь происходит?!

— Оба-на! — хлопает в ладоши. — Какие люди! Вы чё это тут, друг за другом ходите?

— Что надо?

Не хочу разговаривать ни с одним, ни с другим. Плюнув на обоих, бегу вперёд. А за спиной слышу мерзкие слова Ивана:

— А ты чё? С ней опять сошелся, или что? Она ж тебе рога наставила, Марат! Простил? Забыл, как всё было? — гнусный смех. — Фотки забыл? Ну как-то не по-пацански, Марат! Ну нельзя бабам измену спускать.

И ещё громче отвратительно смеётся. Какой же идиот этот Иван.

— Я вот помню, как с ней хорошо было! Как стонала она подо мной, как дышала. Ну горячая она девка, конечно. Тут без вопросов. Даже и не думал, что так просто даст!

На этих словах его голос обрывается, как и гогот, слышен какой-то звук, будто нечто тяжелое мешком грохнулось на землю. Оборачиваюсь, смотрю на то, как Султанов месит своего некогда друга. И мне бы уйти. Но до меня вдруг доходит, что если сейчас сюда набегут люди, то карьере Годзиллы конец.

И я, дура набитая, возвращаюсь.

— Остановитесь, Марат Русланович! Прекратите! — Висну на его руке.

Он заносит кулак. Но, услышав мой голос, притормаживает, оскалившись.

— Успокойтесь! Не надо! Я прошу вас. Работу потеряете и положение в обществе! Он того не стоит!

Какая же я тупая идиотка! Зачем? Мне-то это зачем? Он же бросил меня, уничтожил, растоптал. Он тогда поверил ему, ревновал так, что кровь из глаз. А я о его карьере пекусь. Дура! Дура! Трижды дура!

Смотрим друг на друга. Тяжело дышим.

— А что это вы на вы? — влезает в наш немой диалог Иван. Как же мне плохо, как же я устала! — У вас же дочка растёт! А вы друг другу выкаете, — то кричал, что я изменила, теперь, что у нас дочь. Дальше обращается ко мне: — Я так понимаю, нам не удастся договориться? А, Виолетта? Не поможешь? Деньжат не хочется тебе, значит? Зарплата училки-то небось маленькая совсем!

Он рассказал ему. Теперь Султанов в курсе. Он уже догадывался, но теперь точно знает. Меня сейчас вырвет.

Иван вытирает кровь с лица, встаёт с земли. А директор не двигается. Отпускаю его руку.

— Ладно! Шутки в сторону! Всё равно добазариться уже явно не получится! Час икс настал. — Опять ко мне обращается: — Он чё, до сих пор считает, что ты со мной тогда «того»? — Теперь к директору: — Господи, ну и дебил же ты, Султанов. Это ж надо быть таким ревнивым гордым дураком. Твоя дочка уже семь лет растёт без тебя, а ты кулаками машешь. Ты лучше разгонись и об стенку башкой. Может, поможет! Надо же. Все вокруг тебя считали лучше меня. И в школе, и в универе. В пример ставили! Султанов то, Султанов сё… Бабы тебя выбирали, а меня — хер! Я Виолетту хотел взаправду, да не далась она. Я тебе с шести лет завидовал. Даже мамка родная: «Ой, Маратик такой мальчик, не то что ты». Приятно было опустить тебя на землю, где ты из-за ревности и тупости всё просрал! Не изменяла она тебе! А бабло я твоё в дело пустил! Даже жаль вас немного.

Глава 17

Не помню, как смогла дойти до здания кафе быстрого обслуживания. Как схватила какой-то борщ и салат. Как взяла хлеб и стала просто жевать, не понимая, что и как.

Аппетит пропал почти сразу. Даже снова немного подташнивало.

В голове только одна мысль: надо как-то отпустить это всё и забыть. И не общаться с директором. Теперь-то он точно знает, что Алёнка его. И что я не изменяла.

Не представляю, как с этим справиться. Поэтому я стараюсь просто есть.

Дабы хоть как-то успокоиться, звоню матери, спрашиваю, как там моя малышка и чем они занимаются. Сегодня ночью у неё болел живот, и мы не спали. Переживали, думали разболеется окончательно.

Но, к счастью, вроде бы хорошо.

Снова звонит Родион. Веду красную трубку по экрану и отключаю его. Смотрю на часы, копаюсь в борще. Вылавливаю красную свеклу, кладу на бортик тарелки. Не знаю, как дальше работать в одном с Султановым коллективе.

Теперь он точно знает…

Дальше, будто прочитав мои мысли, появляется сам виновник этого сомнительного торжества справедливости: за моим столиком отодвигается стул и напротив садится Марат.

У него на подносе слегка заветренный оливье, три куска хлеба и стопка водки.

Не хочу с ним разговаривать. Не хочу и не буду! Не понимаю, зачем он сел ко мне.

Запустив вилку в салат, мой шеф поглощает свой оливье, заедая хлебом. Когда тарелка практически пустеет, директор, глядя на меня, пьет залпом, не закусывая.

— Прости меня, — произносит он сдавленным, тихим голосом.

Молча кивнув, ничего не отвечаю. Сил нет даже на то, чтобы пререкаться. Я просто ем. Это лучшее, что я могу сейчас предпринять. Я не знаю, что он сделал с Иваном. Куда он его отправил. Но, судя по тому, что сам Марат здесь и руки у него чистые, они как-то разобрались между собой.

От всего этого больно так, словно в меня воткнули острый нож, а вынуть забыли, и я вынуждена ходить с ним в груди, а ещё есть, пить, говорить, находить силы на то, чтобы дышать.

— Мне очень жаль, — добавляет Султанов.

А я впервые с момента, как мы встретились, не могу сдержаться, и по щекам текут слезы. Я не хочу показывать свою слабость, но просто не могу их остановить.

Не доев, встаю из-за стола, кидаю в суп хлеб. Залпом выпиваю компот. И, сгрузив всё в одну кучу, ставлю на место для грязной посуды.

К счастью, директор умнее, чем я о нём думаю, и он за мной не идёт.

Возвращаюсь на рабочее место. Поправляю косметику и