Королевским советом было подготовлено досье, перечислявшее все провалы кардинальского служения; этот отчет о гордыне, расточительстве и безрассудстве подписали тридцать четыре члена совета. Французский посол не сомневался в их истинных намерениях. «Эти господа, — писал он, — хотят уничтожить Уолси или же отправить его на плаху, обвинить церковь в преступлениях и забрать себе все ее имущество».

После провальной попытки добиться положительного судебного вердикта Генрих не знал, что делать дальше; он решил собрать вместе ученых и клириков для решения своей «важной проблемы». Среди собравшихся был Томас Кранмер. Молодой преподаватель богословия из Кембриджа высказал предположение, что король может избежать затяжных и бесплодных переговоров с Римом, обратившись напрямую к ученым из европейских университетов; если они решат в его пользу, то папа будет вынужден действовать. Как только Генриху сообщили о плане Кранмера, король заявил, что клирик «как будто в воду смотрел». Впоследствии Кранмеру суждено было стать идейным вдохновителем английской Реформации.

Королевские послы отправились с визитами в университеты Европы, чтобы узнать мнение выдающихся знатоков канонического права о запрете на брак с вдовой брата, о котором говорится в Книге Левит. Некоторых удалось убедить дать ответ в пользу короля благодаря щедрым взяткам, однако другие оказались менее сговорчивыми. Затея не обернулась полным успехом. Париж и Болонья вместе с еще шестью университетами поддержали королевскую позицию. Тем не менее богословы Падуи, Феррары и Венеции выступали против. Пуатье и Саламанка также приняли сторону Екатерины. Когда поползли слухи, что даже доктора теологии и прокторы из Оксфорда критикуют позицию короля, в ответ на это он написал им из Виндзора негодующее письмо, заканчивавшееся словами Non eset bonum irritare crabrones («Не стоит ворошить осиное гнездо»). Король позаботился о том, чтобы отправить понтифику сочувственное письмо, подписанное всеми пэрами и прелатами Англии. Он решил пока не бросать открытый вызов папе и по-прежнему надеялся убедить его.

К началу осени 1529 года стало очевидно, что время Уолси подошло к концу. Он более не являлся одним из доверенных советников короля, и Генриху сообщили о существовании тайной переписки между Уолси и папой. Церемониймейстер Уолси докладывал, что в один из последних случаев присутствия прелата в суде кое-кто увидел, как король достает письмо и спрашивает: «Да как это возможно: разве оно написано не твоей рукой?» Предназначение письма неизвестно, однако, по всей видимости, там было нечто, что ставило кардинала в весьма невыгодное положение.

9 октября против Уолси выдвинули первые официальные обвинения. Его изобличали в praemunire, или же в том, что он ставил интересы папы превыше интересов короля. С тех пор как он стал папским легатом по настоятельной инициативе Генриха, это не было главной проблемой. Король критиковал притязания папы, равно как и предполагаемые злоупотребления кардинала. Когда суд издал постановление против Уолси, было отдано распоряжение конфисковать все его земли и имущество в пользу короны. Его дни славы близились к закату. Кардинал написал Генриху прошение, умоляя о «милосердии, сострадании, прощении и отпущении грехов». Навещавший Уолси французский посол застал его в состоянии обреченного безмолвия. Его лицо «поникло, словно лишившись полжизни».

Через две недели после отстранения Уолси король с радостью предложил Томасу Мору стать его новым канцлером. Тот факт, что Мор был известен своей жгучей нетерпимостью к еретикам, служил доказательством нежелания Генриха отмежевываться от ортодоксальной церкви. В действительности через месяц после вступления в новую должность Мор принялся за преследования неверных; он арестовал жителя Лондона Томаса Филипса по подозрению в ереси. Даже после неоднократных допросов Томас отказался признать какую-либо вину; тогда Мор отправил его в тюрьму, где он провел три года. Этим ознаменовалось начало кампании нового канцлера против сведомых.

Впрочем, самого короля одолевали весьма противоречивые настроения. Даже стремясь получить согласие папы на развод с Екатериной, он размышлял над вариантами. В одной из словесных перепалок с королевой Генрих заявил, что, если папа не признает их брак недействительным, он «объявит его еретиком и женится на ком заблагорассудится». Императорскому послу король заявил, что поддерживает критику Лютера, направленную против помпезности и излишеств церкви. Однако он не имел четкого представления о дальнейшем пути и не вынашивал масштабных замыслов религиозной Реформации. Так или иначе, неопределенность развязки судебного процесса привела Генриха в состояние замешательства и тревоги. Говорили, что король страдает от бессонницы и лежит больной в кровати «из-за гнева и горести, которые давеча его настигли». Он провел четыре часа за закрытой беседой с французским послом, обсуждая стоящие перед ним опасности и возможные пути решения.

Несмотря на это, Генрих решил взять в свои руки заведование государственными делами. Никогда более не позволял он никакому министру определять политику королевства, как это делал Уолси. Через одиннадцать дней после отстранения кардинала король собственноручно поставил Большую печать, знак и символ королевской власти, на некоторых документах в одном из внутренних покоев Виндзорского дворца; это торжественное событие было должным образом упомянуто в летописях. Король сформировал вокруг себя узкий круг приближенных, куда входили герцог Норфолк и герцог Суффолк. Даже сам лорд-канцлер был светским лицом, что шло вразрез с многовековой традицией.

Руководящий аппарат королевства включал в себя еще одного члена. Томас Кромвель ранее находился в подчинении у Уолси, занимаясь, в частности, работой по роспуску небольших мужских и женских монастырей. После низвержения прелата Кромвеля видели с молитвенником в руках, стенающего по печальной доле своего господина; однако ему удалось снискать расположение короля, который назначил ему место в парламенте. Вскоре его талант и самоуверенность помогли ему выслужиться и сделать карьеру, подобно великому визирю в одной из восточных деспотий, и он последовательно занимал должности королевского советника, хранителя королевских драгоценностей, канцлера казначейства (пожизненно), начальника судебных архивов и государственного секретаря. Впрочем, он никогда не отрекался от своего предыдущего покровителя и, будучи пожалованным собственным гербом, взял эмблему Уолси с изображением корнуоллской клушицы.

Кардиналу доверительно сообщили, что ему следует удалиться в маленький епископский дворец в Эшере, и во время своего путешествия туда верхом на муле Уолси повстречал посланника от короля, который передал ему кольцо и письмо. В нем Генрих сообщал Уолси, что не стоит отчаиваться и что в любое время он может подняться еще выше к вершинам власти. Кардинал спешился и встал на колени, чтобы помолиться. Мотивы короля не были очевидны с первого взгляда. Говорили, что все происходящее в королевской семье — тайна за семью печатями и никому не стоит пытаться в нее проникнуть. Однако может быть, что Генрих хотел проверить успешность своего нового совета, прежде чем нанести кардиналу последний, сокрушительный удар.

В начале ноября был созван парламент, чтобы изъявить жителям королевства волю короля. Члены палаты общин, в большинстве своем адвокаты и землевладельцы, воспринимали королевскую прерогативу довольно спокойно; их роль заключалась в том, чтобы регистрировать указы короля и защищать его от обвинений в непопулярных мерах. Когда Томаса Кромвеля впервые назначили членом парламента, ему велели просить совета у герцога Норфолка, «как следует вести себя в парламенте по благоусмотрению короля». Спикером выступал один из королевских подданных, чье жалованье выплачивал сам Генрих, и, как писал Эдвард Холл в «Хронике», «большинство членов палаты представляли собой королевских слуг».