Вильбанд какое-то время молчал.

– То, что я тебе тогда сказал, – проговорил он наконец, – не очень-то устарело. Так что не силься напугать. И держи ноги подальше от моего самодвига. Я инструменты вожу. Еще, глядишь, какой-нибудь молот тебе туфли подпортит.

Беббельс, к немалому удивлению Дебрена, и на этот раз не зарубил калеку. Даже усмехнулся.

– Я найду тех, что вокруг замка крутятся, – пообещал он. – Знаю, кто это. Индюками их кличут, потому что они с кражи благородной птицы начинали. Особо далеко, по правде сказать, не зашли, но не из-за трусости. На счету у них трупы есть, даже бабы.

– Бабы? – поднял брови Дебрен.

– Семейная фирма. Два брата, сестра и свояк. Этот в замке служил, так что они запросто могли бы внутрь проникнуть. Однако не проникли. Интересно, правда?

– Вы о чем, господин оберподлюдчик?

– О том, что это недурной случай, этакий покинутый замок. А покинули его, следует тебе знать, в панике. Ведьма метала заклятия куда попало, не минуя и собственную прислугу. По женщинам и детям тоже. Неудивительно, что слуги удрали в чем были, бросив все имущество, даже собственное. И что делают Индюки? Крутятся, вынюхивают. А из деревни, что под горой, мальчонок исчез. Известный тем, что лазил через забор и яблоки в приходском саду с самых высоких яблонь воровал. Белкой его прозвали, потому как мало того, что он подобно этим зверюгам по веткам ползал, так еще и рыжим был.

– Выдумаете…

– Я не думаю, лелонец. Я знаю. Полез говнюк в замок, и там его что-то прибило. Так что не крути. Я найду свидетеля, выпытаю как следует… и приеду. Если ни ведьмы, ни ее трупа не обнаружу… – Теперь огромная ручища тоже не двинулась за спину к рукояти меча, но движение большого пальца, потирающего волколачью морду, было, пожалуй, еще более многозначительным. – Только это я и хотел тебе сказать. Чтобы тебе в голову не пришла какая-нибудь глупая мыслишка, если вдруг окажется, что баба выжила. В той или иной форме существования. Не жду, что ты ее умертвлять начнешь, но если задумаешь помогать…

Беббельс отвернулся, тихо свистнул. Его конь, буланый, в кожаной полупопоне, тут же примчался. Оберподлюдчик, не пользуясь стременем, запрыгнул в седло и уехал, не попрощавшись.

– У нас, – тихо сказал Дебрен, – когда-то в таких бросали камнями. Я никогда не понимал почему.

– В Лелонии есть подлюдчики?

– Немного другие. И мы их иначе называем.

– А как?

– Бесярами.

– Дескать… побеседовать любят? Ну конечно, они ж лелонцы.

– Нет. От слова "бесы". Они бесов убивают, понимаешь?

Вначале была табличка на столбе: "Дорога частная. Не ходить. Трубить в рог и ждать разрешения". Они молча проехали мимо. Следующий столб уже так просто не проигнорировали. Во-первых, потому что он был вкопан в том месте, где дорога шла сравнительно ровно, и после крутого подъема кони – а в данном случае руки Вильбанда – могли передохнуть. Во-вторых, потому что вместо таблички на столбе красовался повешенный. На шее висела доска с надписью "Понюха и не трубиха". Останки – обглоданные, мужские и, судя по одежде, плебейские.

– Интересно, – проворчал Вильбанд. – Язык маримальский. Если сюда забредает чужеземец, то, как правило, марималец. А поскольку языки похожи – значит и владеющий староречью надпись прочитает.

– Внизу было по-верленски.

– Потому что мы народ культурный и цивилизованный. Верленец запретов слушается. – Камнерез отер лицо рукавом куртки, перекинутой через бедро. Рукав промок мгновенно, но лицо от этого менее влажным не стало. – Сюда доберется либо чужак, либо чиновник. А они языки знают. Фу, ну и жара!

Зехений достал стакан, подставил под отверстие в клапане бочки. Бульканье разлилось в ушах Дебрена приятной музыкой. Подъем не утомил его даже и вполовину так, как Вильбанда, но и он устал. Мул, в котором все чаще проявлялась ослиная часть натуры, тащил бочку только тогда, когда чародей тянул его за узду.

– Я тоже напился бы, – опередил его камнерез.

– В замке есть родник, – сообщил Зехений. – Хотя, правду сказать, пить из него я не рекомендую, он, знаете ли, порой вожделение усиливает. Один из предков фонт Допшпиков именно этим оправдывался перед княжеским судом, когда его на насиловании прихватили. Правда, в конце концов он в башню все же угодил, но не за изнасилование, а за то, что от родителей порченной девки сбежал, имущество продал, а налог не уплатил. Однако, коли суд его аргументацию учел, значит, что-то должно было быть. Тем более что и граф Крутц тоже не прочь был здоровую девку…

– Пить хочется, – прервал его Вильбанд. – Уже сейчас.

– Сочувствую. Я знаю, что такое тащить груз в жаркий день по скверной дороге. Это ж мой хлеб насущный. Я лучше тебя это знаю, потому что мне не положено даже рукава рясы подвернуть.

Вильбанд уже у корчмы сбросил рубашку и заменил ее накинутой на нагой торс жилеткой. Дебрен подумал, не шокирует ли такая оголенность духовную особу, но, видимо, годы, проведенные на Востоке, притупили махрусианскую впечатлительность Зехения. Кроме того, они были одни в лесу, а цех каменотесов даже в предельно консервативной Лелонии отвоевал себе право работать в одних только штанах. Кроме того, закинутая за спину рубашка прикрывала русалку и ее обнаженную грудь.

– Я бы тоже напился, – поддержал его Дебрен. – Уж коли мы тащим эту чертовщину наверх, то ты мог бы…

– Чертовщину? Да знаешь ли ты, сколько трудов потребовалось, чтобы заполучить эту воду? И до родника бочку дотащить вручную, потому как я такой обет дал: освятить ее в как можно большем количестве церквей, и отстоять очередь к епископу на благословение, и оплатить магический порошок, который воду охлаждает… Я уже говорил: сплошные расходы и ни денария прибыли – ровно денарий на стакан!

– Прости, я не о содержимом, а о самой этой чер… о бочке.

– Значит, еще хуже, ибо бочку сию сам Отец Отцов соизволил письменно благословить. – Дебрен замолчал. – Не поймите меня неверно. Я благодать людям несу и с нуждающимися последним куском хлеба поделюсь. Но вам этот священный напиток дать не могу. Даже если б вы по денарию за стакан платили, не…

– А если по два? – прервал его Вильбанд. Монах замялся.

– Ну… не знаю. В принципе… За два я мог бы…

– Погоди-ка. – У Дебрена в жизни бывали периоды, когда приходилось тянуть на денарий в день, а поскольку это означало полфунта хлеба, то есть грань голода, он научился ценить самую малую из медных монет. – Чего-то я не понимаю. Если чужим людям ты раздаешь напиток даром, то есть по денарию за стакан, то почему мы, твои спутники, должны…

– Ничего ты не понял, – тяжело вздохнул Зехений. – Бесплатно-то я раздаю алчущим, то есть тем, которым не следует в данный момент телесные утехи назначать: девицам, не состоящим в браке, проституткам и так далее. Противоположную категорию составляют искатели утех. К таковым относятся супруги взятых в жены особ, кои общаются в собственном ложе, не имея, однако же, в виду зачатия. Эти даже капли от меня не получат, хоть бы бриллиантами платить пожелали.