Еще один «мостик» в другое произведение, уже мое собственное, – имя «Летиция», которое я очень люблю. Мне слышится в нем нечто летящее. (Если помните, в первом рассказе тоже мелькнула Летиция). У меня есть целый роман, героиню которого зовут Летиция, и она, подобно адмиралу, плавает по морям.

В общем, йо-хо-хо и бутылка рома.

Whitehall, looking towards Holbein Gateway circa 1753 from a view by Maurer. From “Old & New London” by Walter Thornbury and Edward Walford. Published in parts by Cassell & Co, London, from 1873–1888. iStock.com.

Джон Донн сказал: «Никто не остров, замкнутый в себе». И был неправ. В экзистенциальном смысле каждый из нас еще изолированней, чем остров. К острову по крайней мере можно подплыть и увидеть, что на нем происходит. О том, что происходит в другом человеке, можно только с большей или меньшей степенью вероятности догадываться.

Каждый из нас подобен не острову, а субмарине, которая плывет себе под водой, закованная в водонепроницаемую оболочку. Основная жизнь экипажа разворачивается внутри. На окружающий мир он смотрит через иллюминаторы. За ними плавают акулы, мурены и осьминоги. Оптика перископа несовершенна, угол его обзора ограничен. Одним словом, это замкнутое, клаустрофобичное существование, даже если две подлодки плывут куда-то параллельным курсом.

Описывая персонажей, автор должен легко перемещаться из одной «субмарины» в другую, в каждой из них чувствовать себя как дома и создавать такое же ощущение у читателей.

Переключение фокуса создает полифонию. Текст начинает говорить разными голосами. Даже если это произведение с одним главным героем, от лица которого ведется повествование, все остальные персонажи, появляясь в поле зрения, должны быть не пучеглазыми глубоководными тварями, а живыми людьми. Вы как автор обязаны досконально понимать внутреннюю логику их поведения.

Большой роман – это целый хор, и ни одна его партия не должна фальшивить. Достаточно, чтобы какой-нибудь десятый тенор пустил петуха, и публика в зале засвистит, а то и начнет расходиться.

Поскольку у нас произведение коротенькое, мы ограничимся дуэтом – двумя персонажами, которые вроде бы общаются между собой и вроде бы даже вполне понимают друг друга, но у каждого своя мотивация, собственное видение жизни, иная правда – и не совсем верное, а то и совсем неверное представление о партнере. В общем, всё как в жизни.

На предыдущем занятии мы учились создавать портреты героев при помощи прямой речи. Теперь поработаем с авторской. Главное содержание происходящего должно быть не в диалоге, а во внутреннем монологе каждого. Мы поупражнялись в том, как персонажи говорят, теперь поупражняемся в описании того, как они думают и что чувствуют.

Учтите только вот что. Описывая внутренний мир человека, автор перевоплощается в него, но при этом не перестает быть собой. Совершенно необязательно скрывать ваше отношение к персонажу. Вы можете его любить, ненавидеть, потешаться над ним, сочувствовать – что угодно. А можете оставаться невидимым, как бы отсутствующим.

Бесстрастно к своим героям обычно относится Чехов. Описания у него как правило безоценочны и ограничиваются констатацией внешних фактов: сколько человеку лет, как он выглядит, каково его социальное положение. Авторское отношение проскальзывает редко, в мелочах. «Это была женщина высокая, с темными бровями, прямая, важная, солидная и, как она сама себя называла, мыслящая», – говорится о даме, которая Чехову несимпатична, но чувствуется это лишь по неприязненному эпитету «важная». Даже проникая в мысли персонажа, писатель остается доктором – судьей не становится, предоставляет это читателю. Противоположная метода у страстного Федора Михайловича, который никогда не скрывает, нравится ему герой или нет. «Это был господин немолодых уже лет, чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией», – аттестует он вошедшего, и читателю сразу понятно: приперлась какая-то сволочь.

Тут всё зависит от устанавливаемых отношений между автором и читателем. Подводите вы его к песочнице и говорите: «Гляди, какая хорошая девочка, ну-ка подружись с ней, а этот мальчик бяка, ну его», или же относитесь к читателю как к большому – пусть сам решает. Обе техники продуктивны.

Историческая фигура, которую я вам представлю, граф Семен Романович Воронцов (1744–1832), подходит и для насмешливого, и для уважительного к себе отношения. Хотя, учитывая сдержанность манер его сиятельства, полагаю, что больше всего ему понравилась бы дистанцированная вежливость.

Как говорится в рекламных слоганах, выбор за вами.

В заглавие я вынес пояснение («тот, который Воронцов-роуд»), встретившееся мне в одном лондонском журнале, где упоминался наш протагонист. Богатенькая Воронцовская улица современным лондонцам хорошо известна, а в честь кого она названа мало кто знает. Мемориальную доску там повесили, разумеется, не англичане, а русские.

Семен Воронцов интересен мне по нескольким причинам.

В первую очередь, как обладатель высоко развитого ЧСД (чувства собственного достоинства) – большая редкость для русского человека восемнадцатого столетия, хоть бы даже и знатного вельможи. Тогдашние аристократы ведь почти сплошь были грибоедовские Максим-Петровичи: «Когда же надо подслужиться, и он сгибался вперегиб». Гонялись за «случаем», раболепствовали, норовили притереться поближе к престолу.

Памятная табличка «This road was named after Count Simon Woronzow, Russian Ambassador to the United Kingdom from 1784—1806. He lived in Marylebone and on his death in 1832 left a bequest for the poor of the parish. The money was used to build St Marylebone Almshouses at the south-west corner of this road. The plaque was installed [by] the kind permission of Camden Borough Council and the owners of this property. It was unveiled on 26 November 2002 by H. E. Grigori Karasin the Russian Ambassador to the UK and the Mayor of Camden Councillor Judy Pattison. The plaque is a gift of Peter the Great Company of St Petersburg to the citizens of Camden. Architect Vyacheslav Bukhaev, Russia». Борис Акунин.

Воронцову же и притираться было не нужно, он подле монархов вырос. Его дядя Михаил Илларионович был канцлером, старший брат со временем займет эту же должность, наивысшую в империи; одна сестра стала фавориткой императора Петра III, другая – ближайшей подругой Екатерины II.

Но юношу не интересовала придворная карьера. «С самаго ранняго детства я имел страсть и неодолимый порыв к военному ремеслу», – пишет он в биографической записке. Первый свой неординарный поступок восемнадцатилетний поручик совершил в день переворота, когда Екатерина свергла своего злосчастного супруга. Чуть ли не единственный во всей гвардии юный Воронцов пытался этому помешать, взывая к солдатам, что «лучше умереть честно, верным подданным и воином, чем присоединиться к изменникам». Солдат это предложение не заинтересовало. Мальчишку скрутили и посадили под арест. Потом выпустили – невелика персона, но Семен Романович не пожелал служить в гвардии, убившей императора, которого она присягала охранять, – и ушел с военной службы. «В моей легковоспалимой крови все виденное и претерпенное мною произвело лихорадочное состояние», – рассказывает он. Других таких чистоплюев в России, кажется, не сыскалось.