— Значит так, пацаны, — начал Хачариди, когда последний из «кубанской пятерки», Егорка, догнал всех и лёг на траву рядом. — Надо взобраться наверх, тех, кто там есть, перебить, а тогда, сверху, и пастуший домик достанем.

— Да чё мы на крыльях полетим, что ли? — злым шёпотом спросил Володя.

— Ангел нашёлся, — фыркнул Сергей. — Пёхом дотопаем. Вот там, прямо напротив нас, — щель такая, кулуаром её называют. По ней и поднимемся. Враскорячку, но лезть можно. Я пробовал. Да и вы тоже — вспомнили?

— Ну да, — согласился Егорка. — Два раза лазили. Когда вот так, спиной по камню елозишь, а ногами и руками по стенке впереди перебираешь.

— Молодец. Правильно. Я по этому кулуару поднимался, он длинный, но не самый трудный.

— Чё, со ступеньками? — Володя всё хмурился.

— Почитай что угадал. С наклонами. Так что пойду первым, а вы смотрите на меня — и следом.

— Много там насмотришь, в щели-то…

— Ну, так оно и к лучшему. Вниз смотреть не будешь, — хмыкнул Хачариди. — Только уговор: хоть сорвёшься, хоть что — ни звука, ни «мама», ни «ой-ой-ой». Кто заорёт — считай, что предатель и фашист.

От этого предупреждения стало страшно сильнее, чем от мысли о подъеме по каменной щели на плоскогорье, где неизвестно сколько фашистов и отступать будет просто некуда. Наверное, поэтому Толик спросил:

— А может, пройдём ещё дальше, да как-то выйдем на нашу тропку — ведь уже почитай что всю Пойку обошли…

— Если б можно — я так бы и скомандовал… — Сергей потянулся и потрепал парнишку по загривку. — Или полез бы на Пойку сам. Нет дальше выхода к тропе. А там, наверху, немчуры семеро, и вроде трое — офицеры. Одного ствола… — и он похлопал по стволу «шкоды», — маловато будет. А вот когда все дружно…

До кулуара добирались по старинной осыпи, окружавшей всю Пойку. Действительно, старой: все промежутки между каменными глыбами занесло давным-давно землею, и выросли трава, мелкий кустарник и даже деревца. За кустарник можно было придерживаться, а вот с травой — одна беда: шелестела и цеплялась к ногам.

Вот и устье кулуара: косая непроглядно-тёмная щель.

— Так, все разулись, — шепотом скомандовал Хачариди.

— А как же… — тоже шёпотом начал Толик, но Сергей цыкнул:

— Молитесь, чтоб босиком вылезли. А наверху сапог на всех хватит.

Поколдовал с ремнями, пристраивая здоровенный ручной пулемет вертикально на груди, проверил, чтобы пацаны так же — наперед — перехватили автоматы и карабины, и нырнул в густую темень.

Володя поднимался вторым. Точнее сказать, лез — елозил спиной по шершавому камню, отыскивал руками и босыми ногами уступы и щели, подтягивался и снова елозил спиной, и слышал вверху мерное дыхание и лёгкий шум — это поднимался Хачариди, а снизу — свистящее дыхание, временами слабое позвякивание и сдавленные ругательства пацанов, один за другим пробирающихся по кулуару.

То ли от напряжения померещилось, то ли и в самом деле чуточку посветлело…

И в самом деле!

Сергей, распластавшись на каменном карнизе у самого плоскогорья, подал руку и почти выдернул Володю из щели. Затем — Сашу, затем, уже с помощью «кубанцев», троих замыкающих.

— Считай, половина победы за нами, — прошептал Хачариди. — Пока что нас не засекли. Они-то, если и видели нас раньше, всё равно меньше чем через час не ждут.

В резком лунном свете лица пацанов были бледно-синими, но Володя подумал, что это не из-за освещения, а потому что все представили на миг, что бы сделал с ними всеми в каменной щели один-единственный автоматчик.

— Теперь разбираем мишени, — продолжил Сергей.

И осёкся: громче застучал дизель, на противоположном краю плоскогорья вспыхнули два прожектора, и по дуге на восток полетела жгуче-бела!я осветительная ракета.

— Они нам ещё и помогают… — обрадованно прошептал Сергей. — Они ж теперь как на ладони…

Хачариди выложил на траву плоскогорья «шкоду», подтянулся и ловко перекатился сам, а затем выдернул наверх поочерёдно пацанов.

— Так, я иду по центру, накрываю эту их палатку, вон того офицера и кто там возле дизеля. Ты берешь крайнего слева… второго… ты — справа… И только по команде!

Команду он отдал, когда все подползли поближе, так что до палатки и очкастого офицера, который заглядывал куда-то под землю, оставалось метров тридцать.

Последующие полторы минуты слились воедино. Стреляли, вскакивали, бежали. Снова стреляли, ахнула граната, замолчал движок, будто из-под земли высунулся страшный эсэсовец с тесаком в руке, и Володя пальнул на бегу и попал, и все попали — и вот все немцы убиты, а наши…

И тут только стало понятно, что немцы тоже не все сразу сдохли, что тоже стреляли, и убили Егорку и несильно — в руку, — ранили Толика.

Но ни секунды передышки и осознания Хачариди не дал.

— Так, пацаны, гасим нижних! — подбегая к обрыву, из-за которого с шипением одна за одной вылетали ракеты, распорядился он.

Лёг на самом краю обрыва и повёл пулеметным стволом. Через десять секунд стрельбы откатился от края, выдернул пустой магазин, не глядя ткнул его за спину — Володя едва успел подхватить, — вставил новый, передёрнул затвор и опять подкатился к обрыву. На это раз стрелял в своей обычной манере: шесть очередей по три и четыре патрона.

Ракеты больше не взлетали.

— Что, всё? — спросил Володя и сунулся к обрыву.

Хачариди только крикнул:

— Лягай! — и как палкой, хлестанул горячим пулемётным стволом кубанца по ногам.

Володя, конечно, упал — и в локте от его лица, по самому краю обрыва, с визгом взлетела в небеса двухцветная густая трасса.

Тут подбежал Саша, неся в охапке пять немецких гранат.

— О, то что надо, — обрадовался Хачариди.

Пригибаясь, он прошёл шагов десять вдоль обрыва, в метре от края, потом лёг, подполз и осторожно глянул вниз. И сразу же отдернул голову, за мгновение до того, как по краю прошлась, на этот раз чуть наискосок, очередь трассирующих пуль.

Не вставая, Сергей взял у Саши из рук гранату на длинной рукоятке, выдернул чеку и легонько бросил её в обрыв, прямо перед собой.

Через четыре секунды внизу хлопнул взрыв, и тут же ещё одна очередь — всё так же снизу-слева, — косо резанула по краю обрыва.

Хачариди переполз ещё на пару метров вправо, за маленький мысок, который закрывал его от невидимого автоматчика, заглянул вниз — и протянул руку за следующей гранатой. Прицелился и бросил одну, вторую, третью — и тут внизу что-то сразу же за взрывом ухнуло сильнее, и кверху потянулся язык пламени из проломленной кровли пастушьего дома.

Наступила тишина — и в ней ясно стала слышна задыхающаяся, торопливая и какая-то сдавленная немецкая речь и характерные подвывания рации.